Раньше среди шаманов ходили толки, будто однажды ночью лесные волки, воя на звезд мерцающие осколки, договорились с небом о странной сделке. Будто они, по крову с теплом тоскуя, вдруг захотели шкуру надеть людскую, стали не волки - люди: крутые скулы, смуглая кожа, мышцы, два метра в холке.
Только одно навеки сковало души - каждый из тех, кто раз договор нарушит, волком хоть на мгновение обернувшись, так и останется яростным серым зверем.
Знаешь, легенда - это такое дело, вроде уже рассказана, улетела, но - обернись, смотри, исчезают тени, старые сказки снова стучатся в двери.
***
Сколько уже не спится седому Ури? Ури идет по дому и много курит. Запад темнеет - будет большая буря, степь за окном как будто серпом примяли. Ветер шумит, раскачивает деревья, враг на пороге, окружена деревня. Где-то вдали стоит полководец Рэму, храброе сердце, юный его племянник.
Рэму, ах, Рэму, серые твои очи, Рэму, ах, Рэму, волосы цвета ночи, Рэму, клинок в руке и сомненья в клочья, Рэму, ну что тебе не сиделось дома.
Рэму, ах, Рэму, верные твои стрелы, Рэму, ах Рэму, правое твое дело, Рэму, твою судьбу застилает белым, Рэму, но я устрою все по-другому.
Ури встает, тверда и упруга поступь, Ури свои шаги отмеряет тростью, Ури не плачет - это, конечно, просто ветер, идущий с запада, свежий, вешний.
Знаешь, вот так бывает, что зачастую, вдруг понимаем, как мы сейчас поступим. Ури идет, деревня уже пустует. Ури, завыв, на битву зовет старейшин.
***
Рэму дерется с дикой повадкой тигра, бой безнадежен, страшен, почти проигран, только и сил на то, чтоб собраться, прыгнуть… Столько врагов - как будто бы и не счесть их… Взгляд его ярок, точен, остёр как бритва - многие полегли в бесполезной битве, но есть похуже вещи, чем быть убитым - сдаться на милость и умирать в бесчестьи.
Стрелы поют - а мы хорошо держались, нам бы удачи - как бы враги бежали! Смерть уже близко - чувствуешь её жало? Сердце трепещет - бабочка на иголке. Кровь на клинке, застыв, отливает медью. Эх, воет ветер.
Только вот… разве ветер?
Кто-то несётся серой клыкастой смертью.
В стане врагов смятенье и крики «Волки!»
***
Рэму, не надо звать меня, тише, тише, Рэму, люби жену, заводи детишек, Рэму, ах, Рэму, что уж теперь попишешь, враг не бежал бы, если бы там я не был.
Рэму, ну что же ты, не грусти, не надо, Рэму, ты чувствуешь - я буду где-то рядом, буду следить мерцающим волчьим взглядом где-то на звездной кромке стального неба.
Он трет рубин, пытается высечь пламя, возится долго, яростно с непривычки. Это его последний волшебный камень, жаль что не курит, были б хотя бы спички. Он тридцать лет от роду, ворчлив и грозен, сердце медведя, гордая стать солдата. (Да, и впервые в жизни он так серьезен, что самому становится жутковато).
Вскоре костер вздымается, словно скерцо, но от него тревожно и как-то зябко. Он, сдвинув брови, огню смотрит прямо в сердце, так как его учила колдунья-бабка.
Лишь когда ночь смыкает свои обьятья, видит в костре мерцающие картинки. Вот и она - на троне и в белом платье, рядом с ней мальчик, он собирает льдинки. По лесу девочка - ей помогают розы, звери, разбойники, хочет пробраться в замок, шмыгает носом и утирает слезы, смотрит вперед отчаянными глазами…
Он собирает лагерь, идет в дорогу, тусклый рубин валяется где-то в саже.
Он заявляется прямо к ее порогу, через снега, ущелья, замки и стражу.
Снежная Королева блестит морозом, скулы белы, как ночь за полярным кругом. Что ж этот парень, не сознает угрозы…
Он и она стоят друг напротив друга.
Тут во дворце как будто стихает ветер, словно поток воды посреди пустыни - он говорит: «Пойдем, нас заждались дети». Он говорит: «Там плюшки почти остыли». Он говорит, пытается улыбаться, дышит на руки и растирает уши. Он говорит - «Я шел к тебе лет сто двадцать, ну, ты же знаешь, в сказках всегда так скучно».
Прямо из замка ведет ее по тропинке, там, где тепло, где август и запах вербы.
А в тронном зале Кай собирает льдинки. Каю совсем чуть-чуть ждать прихода Герды.