Зло конкретно, четко, ясно.
Зло всегда с цифрами в руках.
Зло всегда с фамилиями в руках.
Зло материально понятно, ясно и легко овладевает
массами.
Толпа не побежит в больницу перекладывать боль-
ных и мыть полы.
Но мгновенно сорвется бить людей и поджигать
дома.
Зло рождается вместе с ребенком, колотит, бьет,
щипает.
И только постепенно в душу входит его противопо-
ложность.
Добро накапливается. От услышанного. От увиден-
ного. От прочитанного.
Оно требует нежной мамы и времени.
Оно складывается по словам, по поступку, по стра-
ничке.
Оно идет от тех, кто через это прошел и сам понял,
что погасить полезнее.
Не вспылить, не бросить злое слово, после которого
все равно просишь прощения.
Неправота твоя не в слове, а в злости.
Добро твое накапливается всю жизнь и всего лишь
достигает уровня, достигнутого другими.
Поэтому так мало изменений в морали за века.
Добро полностью не передается. Ему нельзя обу-
чить. Злу можно. Зло передается. А накопленное добро
умирает с каждым.
И всё начинается снова.
Но однажды посеянное зло долго остается с челове-
ком. Запоминается всеми. Тем более на экране.
Нельзя сегодня говорить о сексе, а завтра о любви
одному и тому же человеку. Даже если все утверждают,
что это должен знать каждый.
Нельзя сегодня говорить: «Не защищайте демокра-
тию. Сидите дома», - а завтра разоблачать коррупцию.
Ну, кто-то же что-то вспомнит.
Характер человека не зависит от науки, потому что
наука его не совершенствует.
Человек в прямой связи с добром и злом.
И хоть это всё перетекает друг в друга, но мы все
чувствуем, в какой момент что из них берет верх.
И тогда из каждой семьи уходят лучшие. Как бы это
не называлось: борьба за свободу, за справедливость,
за территорию…
Это борьба между теми, кто говорит: жить должны
все, и теми, кто говорит: жить должны не все.
А дальше по списку, с фамилиями, с цифрами в руках
против невнятного бормотания: «это нехорошо», «это
как же так», «за что»…
Добро накопили старики.
Они невнятны и неконкретны.
В них заключена не мудрость, а добро.
Давая злу дорогу, мы все равно поползем просить
прощения…
Когда дело коснется нас.
«…столько внимания, сколько мы уделяем Трампу… Просто я боюсь, как бы нам не забыть Путина.
В моей записной книжке еще в 66 лет написано:
- Я не хочу быть стариком!
- Я не хочу быть стариком!
- Я не хочу быть стариком!
И что с того, что не хотел?
Услышал бы меня Господь…
Он точно слышал.
Он просто понял, от какого идиота исходит этот вопль!
Если бы он понял, то
- я бы не сел в автомобиль, я б сына не увидел,
не посадил за стол сто человек;
- я бы море не увидел из своего окна;
- не знал компьютера;
- не узнал свободы и не увидел проводы трех пареньков в Москве, то главное, что видел в жизни;
- я не прочел бы Оруэлла, Ницше, Пруста. Себя бы не прочел…
Что делать? За продолжение жизни платим старостью. За старость платим смертью.
За право повидать, как взрослым станет сын, услышать, что он скажет, я должен был болеть, лечиться, кашлять.
Но я обязан был увидеть другую жизнь: отели, яхты, переполненные магазины, автомобили, японский рыбной рынок, греческие острова, «Карнеги-Холл» - как бы увидел, если бы не постарел?
Я много дал. Я дорого купил. Я заплатил годами, силой, остроумием, успехом. Женщинами!
Красотой ранней смерти, столь любимой у нас в стране - остаться в памяти красивым, сильным, молодым…
Нет я выбрал путь труднее.
Я старел, седел, ушел из ежедневного употребления.
Я отдал все, чтоб только посмотреть: газеты, спонсоры, помады, памперсы, суд присяжных… Пришел, увидел, посмотрел…
А этот вопль: «Не хочу быть стариком!»?
Ну, что же, стой в очередях советской власти, ищи еду, лекарство, отсиди за анекдот…
Ты был на минном поле. Проскочил. Все позади.
… О, Господи, прости на самом деле, извини… Я серьезно - прости! Я забираю крик обратно. Я прошу там, наверху, не обижайся. Дай мне обратно! Дай сюда!!!
Сейчас я поглаживаю по головке тех идиотов, кричащих моим голосом: «Я не хочу быть стариком!».
Тс-с…, успокойтесь. Не надо.
Иногда я пользовался дружбой с ним. Я жил тогда в Ленинграде. Был я холостой, одинокий. Ко мне приходила девушка, я ставил «Кони привередливые». У нас развивались отношения, и я звонил Володе: «Володя, тут прелестная девушка есть».
Он говорит: «А ты „Кони привередливые“ поставил?»
Я говорю: «Да».
Он: «Дай ей трубку».
Я уж не знаю, что он там говорил или, может быть, напевал, но он очень болел за меня и содействовал моим успехам.
После такого звонка я был королём положения, и мы с этой девушкой становились друзьями на долгие годы, потому что тогда Володин авторитет среди женщин был абсолютно непререкаем. То, что я запросто мог набрать его телефон, - а если нет дома, то я в театре его находил или ещё где-то, - поднимало меня невероятно в глазах тех людей, которые у меня собирались.
***
Когда Володя приезжал в Питер, то там собирались такие люди, как Кира Ласкари (брат Андрея Миронова), Миша Барышников, Сергей Юрский, Александр Демьяненко, вот этот Шурик. Это самые лучшие люди, которых я знаю, самые душевные. Ещё в той компании была Наташа Тенякова, жена Юрского, и Белла Ахмадулина там бывала. Обе молодые, красивые, в париках, которые тогда были в моде.
Мужчины шли в баню в гостиницу «Астория». Это была единственная баня в Советском Союзе, куда подавали какую-то еду. В предбаннике мы выпивали и закусывали, а потом шли в парную.
И вот однажды Ахмадулина предложила: «А давайте сделаем так: Володя поёт, а Миша читает». Так и сделали. Володя пел, я читал, он пел, я читал…
Запомнилось, что и Наташа, и Белла были уже немножко выпивши, и парики у них так были немножко набекрень. И Белла тогда сказала: «И всё-таки - Высоцкий!». И вот за что я Белле всю жизнь благодарен, за это «И всё-таки.»
***
Ко мне очень хорошо относилась Марина Влади. Однажды я ехал с ней и Володей вместе в их машине. «Рено-16» - это я помню. Володя что-то говорил. И вдруг спустило колесо сзади. Они продолжали разговаривать между собой, спорили о чём-то. Очнулся - я меняю колесо. Было очень темно. Подъехал сынок какого-то крупного начальника на «Волге». Стал фарами светить мне в помощь… И говорит Высоцкому и Влади: «Пока ваш водитель меняет колесо, можно ваш автограф?» Я работал в порту раньше, был ловкий. Поменял колесо, и мы поехали в гости к какому-то замминистра.
***
У Володи Высоцкого постоянно обворовывали машину, у любимого поэта. Машина стояла во дворе, бесконечно свинчивались подфарники, всё подряд, машина Высоцкого, ну Мерседес, не могли простить наши люди, что это Мерседес, и эта несчастная Марина, которая говорила: «я тащу это железо через границу, я в руках тащу», она тащила подфарники, она тащила всё, Марина Влади, звезда, на таких красивых ногах и красивым руками, она тащила эти железные детали из Франции в Союз.
***
Почти всё в бытовом отношении добивалась для него Марина Влади. Она и квартиру в Москве выхлопотала, и в Париже через мэра (для этого она стала членом Компартии Франции, вице-президентом Общества «СССР - Франция») пробилась к Брежневу, встретилась с ним и выбила-таки визу для Володи на свободный въезд-выезд. Это всё Марина! Ей тоже нужно памятник ставить!
Я теперь приспособился и смотрю новости трехдневной давности. И думаю: Господи, как хреново было три дня назад!
Когда-то казалось, что все по чуть-чуть.
Мы уже почти добились этого.
Интеллигенция еще сопротивлялась, но непосредственные производственники и большая часть крестьянства были охвачены этим подъемом.
И все, как вы помните, с утра, поэтому сложная наша техника до сих пор страдает такой точностью.
Теперь участились случаи трезвой сборки, тогда выявились конструктивные недостатки.
А порой стало случаться, что и конструктивно ничего, тогда выявили некачественные элементы смежников.
А теперь случается, что и сборка трезвая, конструктивных недостатков нет и смежники ничего изготовили, и тут полезли недостатки организации.
А теперь все чаще сборка трезвая, и конструктивно хорошо, и смежники, и организация хороша - полезли огрехи всей системы жизни в стране.
Не надо было водку трогать!
Как мы живём? Раньше цель была - средств не было. Теперь и средств нет, и цели нет!
Я люблю в бездарных их смелость, их мужество, их четкую политическую ориентацию, их ясные взгляды и огромную увлеченность. Я только ненавижу их работоспособность.
В нашем возрасте всегда прекрасное настроение, пока не наткнешься на зеркало.
Когда двигаешься, думаешь о государственных проблемах.
Наткнешься на зеркало - думаешь о себе сразу…
Сила воли, принципиальность, честность - все у нас есть, но их не проявляем - время еще не пришло… Рано пока… Это ж такие орудия, что из них по воробьям не бьют. Да, согласен, я пока и поддержу эту муру, что ж я из-за этой чепухи истрачусь? Недостойно это моего характера! Я говорю себе - потерпи! Я обязательно скажу то, что думаю. Но не сейчас… Ничего, двадцать лет не говорил, еще потерплю… Мой час прогремит! А силу воли я на периферии тренирую. В горах Кавказа и Алатау в связке с молодыми людьми.
Это я только жалкую часть назвал тех чудесных черт характера. А взаимопомощь, а выручка? Все у нас есть! Большая беда нужна. Негде! Что мы чикаемся? Ночевать к себе не пускаем, в драку не лезем. Что это за масштаб?! Другое дело - с этим в разведку бы пошел, а с этим нет! Где проверить куда идти? Равзедка нужна. Обстрел нужен. Сидеть ночью в болоте без мыла, без ракет - вот где люди проверяются: хорошие - хорошие, плохие - плохие.
Время спокойное. Пытки выдержишь? Дай уколю. Прищемлю дай. Скажешь или нет? Не имеет значения, что говорить. Что ты вообще знаешь? Ты, даже если захочешь, ничего интересного не скажешь. Не в этом соль. Соль в том, чтобы молчать, как никогда! А я тебе говорю - пытки выдержу. Вот оно! Подавись, чтоб я тебе что-то сказал. Во-первых, нечего действительно, а во-вторых, - не скажу, и все! Молчание молчанию рознь.
Беречь надо принципиальность, смелость, гражданское мужество - не расходовать на муру, на производство, на каждое собрание, на посидел, проголосовал и пошел. Недостатков столько, знаешь, один вырвал, пошел дальше, а они сзади заколосились - и - еще гуще. Так что, на каждый - свой заряд тратить, душевную широту? Нет, не раскочегарился народ. Каждый так и умирает честным и смелым, все сохранив в неприкосновенностомди. Он не виноват, его время еще не пришло.
И доброта у людей есть. Но к раненным в бою. Не на мостовой под «Жигулями», а в степи под Курганом - там я тебя перевяжу и - к своим на себе. А здесь, где свои, где чужие, куда тащить - нечетко, размыто. Вот если б все на мине подорвались, но об этом можно только мечтать! Когда все заросшие, как сейчас, а подстрижены под ноль и ходят след в след - вот где люди различаются один от одного.
По-настоящему поется в песне: «Ты только прикажи, и я не струшу, товарищ время, товарищ время!» Будет приказ - не струсим. А без приказа бродим сами по себе. Пока.
Михаил Жванецкий