В горах, на скале, о беспутстве мечтая,
Сидела Измена чужая и злая,
А рядом Любовь - рассветное золото, в косу вплетая.
С утра, собирая плоды и коренья,
Они отдыхали у горных озер.
И вечный вели неоконченный спор.
С улыбкой одна, а другая с презреньем.
Одна говорила: - На свете нужны -
Верность, порядочность и чистота
Мы светлыми, добрыми быть должны!
В этом, и есть красота!
Другая кричала: - Пустые мечты!
Да кто тебе скажет за это спасибо?
Тут, право, от смеха порвут животы,
Даже безмозглые рыбы!
Однажды такой они подняли крик,
Что в гневе проснулся косматый старик
Великий Колдун - раздражительный дед,
Проспавший в пещере три тысячи лет!
И рявкнул старик: - Это что за война?
Я Вам покажу, как будить Колдуна!
Так вот, чтобы кончить все Ваши раздоры
Я сплавлю Вас вместе на все времена!
Схватил он Любовь колдовскою рукою,
Схватил он Измену рукой другой.
И бросил в кувшин их, зелёный, как море.
А следом туда же и радость, и горе,
И верность, и злость, доброту,
И дурман, и чистую правду, и ложь, и обман.
Едва Он поставил кувшин на костёр-
Дым взмылься над лесом, как черный шатер.
Все выше и выше до горных вершин.
Старик с любопытством глядит на кувшин:
Когда переплавится все, перемучится,
Какая же там чертовщина получится?
Кувшин остывает. Опыт готов.
По дну пробежала трещина,
Затем он распался на сотни кусков,
И появилась… ЖЕНЩИНА…
По первому движению души
Ни злых, ни страстных писем
Не пиши,
Чтобы жалеть жестоко
Не пришлось,
Когда остынут счастье
Или злость…
Уходит женщина от счастья, уходит от своей судьбы…, а то что сердце бьется чаще-так это просто от ходьбы. Она от сына отказалась, зачем ей сын в 17лет? Не мучит страх ее и жалость, не взглянет мальчик ей во след. Она идет легко и бодро не оглянувшись на роддом, вся в предкушении свободы, что опастылит ей потом. И рухнет мир, когда средь ночи, приснится радостно почти тот теплый, маленький комочек сопящий у ее груди…
- Ты меня не любишь! -
молвила жена.
Муж в ответ присвистнул: - Вот тебе и на!!!
Если твой характер столько лет терплю…
Можешь быть спокойна, дьявольски люблю!!!
Сто раз решал он о любви своей
Сказать ей твердо. Все как на духу!
Но всякий раз, едва встречался с ней,
Краснел и нес сплошную чепуху!
Хотел сказать решительное слово,
Но, как на грех, мучительно мычал.
Невесть зачем цитировал Толстого
Или вдруг просто каменно молчал.
Вконец растратив мужество свое,
Шагал домой, подавлен и потерян.
И только с фотографией ее Он был красноречив и откровенен.
Перед простым любительским портретом
Он смелым был, он был самим собой.
Он поверял ей думы и секреты,
Те, что не смел открыть перед живой.
В спортивной белой блузке возле сетки,
Прядь придержав рукой от ветерка,
Она стояла с теннисной ракеткой
И, улыбаясь, щурилась слегка.
А он смотрел, не в силах оторваться,
Шепча ей кучу самых нежных слов.
Потом вздыхал: - Тебе бы все смеяться,
А я тут пропадай через любовь!
Она была повсюду, как на грех:
Глаза… И смех - надменный и пьянящий…
Он и во сне все слышал этот смех.
И клял себя за трусость даже спящий.
Но час настал. Высокий, гордый час!
Когда решил он, что скорей умрет,
Чем будет тряпкой. И на этот раз
Без ясного ответа не уйдет!
Средь городского шумного движенья
Он шел вперед походкою бойца.
Чтоб победить иль проиграть сраженье,
Но ни за что не дрогнуть до конца!
Однако то ли в чем-то просчитался,
То ли споткнулся где-то на ходу,
Но вновь краснел, и снова заикался,
И снова нес сплошную ерунду.
- Ну вот и все! - Он вышел на бульвар,
Достал портрет любимой машинально,
Сел на скамейку и сказал печально:
- Вот и погиб «решительный удар»!
Тебе небось смешно. Что я робею.
Скажи, моя красивая звезда:
Меня ты любишь? Будешь ли моею?
Да или нет?- И вдруг услышал: - Да!
Что это, бред? Иль сердце виновато?
Иль просто клен прошелестел листвой?
Он обернулся: в пламени заката
Она стояла за его спиной.
Он мог поклясться, что такой прекрасной
Еще ее не видел никогда.
- Да, мой мучитель! Да, молчун несчастный!
Да, жалкий трус! Да, мой любимый! Да!
ЛЮБОВЬ, ИЗМЕНА И КОЛДУН
В горах, на скале, о беспутствах мечтая,
Сидела Измена худая и злая.
А рядом под вишней сидела Любовь,
Рассветное золото в косы вплетая.
С утра, собирая плоды и коренья,
Они отдыхали у горных озер.
И вечно вели нескончаемый спор --
С улыбкой одна, а другая с презреньем.
Одна говорила: - На свете нужны
Верность, порядочность и чистота.
Мы светлыми, добрыми быть должны:
В этом и - красота!
Другая кричала: - Пустые мечты!
Да кто тебе скажет за это спасибо?
Тут, право, от смеха порвут животы
Даже безмозглые рыбы!
Жить надо умело, хитро и с умом,
Где -- быть беззащитной, где -- лезть напролом,
А радость увидела -- рви, не зевай!
Бери! Разберемся потом!
- А я не согласна бессовестно жить.
Попробуй быть честной и честно любить!
- Быть честной? Зеленая дичь! Чепуха!
Да есть ли что выше, чем радость греха?!
Однажды такой они подняли крик,
Что в гневе проснулся косматый старик,
Великий Колдун, раздражительный дед,
Проспавший в пещере три тысячи лет.
И рявкнул старик: - Это что за война?!
Я вам покажу, как будить Колдуна!
Так вот, чтобы кончить все ваши раздоры,
Я сплавлю вас вместе на все времена!
Схватил он Любовь колдовскою рукой,
Схватил он Измену рукою другой
И бросил в кувшин их, зеленый, как море,
А следом туда же -- и радость, и горе,
И верность, и злость, доброту, и дурман,
И чистую правду, и подлый обман.
Едва он поставил кувшин на костер,
Дым взвился над лесом, как черный шатер, -
Все выше и выше, до горных вершин.
Старик с любопытством глядит на кувшин:
Когда переплавится все, перемучится,
Какая же там чертовщина получится?
Кувшин остывает. Опыт готов.
По дну пробежала трещина,
Затем он распался на сотню кусков,
И… появилась женщина…
БАЛЛАДА О НЕНАВИСТИ И ЛЮБВИ
I Метель ревет, как седой исполин,
Вторые сутки не утихая,
Ревет, как пятьсот самолетных турбин,
И нет ей, проклятой, конца и края!
Пляшет огромным белым костром,
Глушит моторы и гасит фары.
В замяти снежной аэродром,
Служебные здания и ангары.
В прокуренной комнате тусклый свет,
Вторые сутки не спит радист.
Он ловит, он слушает треск и свист,
Все ждут напряженно: жив или нет?
Радист кивает: - Пока еще да,
Но боль ему не дает распрямиться.
А он еще шутит: «Мол, вот беда
Левая плоскость моя никуда!
Скорее всего перелом ключицы…»
Где-то буран, ни огня, ни звезды
Над местом аварии самолета.
Лишь снег заметает обломков следы
Да замерзающего пилота.
Ищут тракторы день и ночь,
Да только впустую. До слез обидно.
Разве найти тут, разве помочь -
Руки в полуметре от фар не видно?
А он понимает, а он и не ждет,
Лежа в ложбинке, что станет гробом.
Трактор если даже придет,
То все равно в двух шагах пройдет
И не заметит его под сугробом.
Сейчас любая зазря операция.
И все-таки жизнь покуда слышна.
Слышна ведь его портативная рация
Чудом каким-то, но спасена.
Встать бы, но боль обжигает бок,
Теплой крови полон сапог,
Она, остывая, смерзается в лед,
Снег набивается в нос и рот.
Что перебито? Понять нельзя.
Но только не двинуться, не шагнуть!
Вот и окончен, видать, твой путь!
А где-то сынишка, жена, друзья…
Где-то комната, свет, тепло…
Не надо об этом! В глазах темнеет…
Снегом, наверно, на метр замело.
Тело сонливо деревенеет…
А в шлемофоне звучат слова:
- Алло! Ты слышишь? Держись, дружище -
Тупо кружится голова…
- Алло! Мужайся! Тебя разыщут!..
Мужайся? Да что он, пацан или трус?!
В каких ведь бывал переделках грозных.
- Спасибо… Вас понял… Пока держусь! -
А про себя добавляет: «Боюсь,
Что будет все, кажется, слишком поздно…»
Совсем чугунная голова.
Кончаются в рации батареи.
Их хватит еще на час или два.
Как бревна руки… спина немеет…
- Алло!- это, кажется, генерал.-
Держитесь, родной, вас найдут, откопают…-
Странно: слова звенят, как кристалл,
Бьются, стучат, как в броню металл,
А в мозг остывший почти не влетают…
Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле,
Как мало, наверное, необходимо:
Замерзнув вконец, оказаться в тепле,
Где доброе слово да чай на столе,
Спирта глоток да затяжка дыма…
Опять в шлемофоне шуршит тишина.
Потом сквозь метельное завыванье:
- Алло! Здесь в рубке твоя жена!
Сейчас ты услышишь ее. Вниманье!
С минуту гуденье тугой волны,
Какие-то шорохи, трески, писки,
И вдруг далекий голос жены,
До боли знакомый, до жути близкий!
- Не знаю, что делать и что сказать.
Милый, ты сам ведь отлично знаешь,
Что, если даже совсем замерзаешь,
Надо выдержать, устоять!
Хорошая, светлая, дорогая!
Ну как объяснить ей в конце концов,
Что он не нарочно же здесь погибает,
Что боль даже слабо вздохнуть мешает
И правде надо смотреть в лицо.
- Послушай! Синоптики дали ответ:
Буран окончится через сутки.
Продержишься? Да?
- К сожалению, нет…
- Как нет? Да ты не в своем рассудке!
Увы, все глуше звучат слова.
Развязка, вот она - как ни тяжко.
Живет еще только одна голова,
А тело - остывшая деревяшка.
А голос кричит: - Ты слышишь, ты слышишь?!
Держись! Часов через пять рассвет.
Ведь ты же живешь еще! Ты же дышишь?!
Ну есть ли хоть шанс?
- К сожалению, нет…
Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет.
Как трудно последний привет послать!
И вдруг: - Раз так, я должна сказать! -
Голос резкий, нельзя узнать.
Странно. Что это может значить?
- Поверь, мне горько тебе говорить.
Еще вчера я б от страха скрыла.
Но раз ты сказал, что тебе не дожить,
То лучше, чтоб после себя не корить,
Сказать тебе коротко все, что было.
Знай же, что я дрянная жена
И стою любого худого слова.
Я вот уже год тебе не верна
И вот уже год, как люблю другого!
О, как я страдала, встречая пламя
Твоих горячих восточных глаз. -
Он молча слушал ее рассказ,
Слушал, может, последний раз,
Сухую былинку зажав зубами.
- Вот так целый год я лгала, скрывала,
Но это от страха, а не со зла.
- Скажи мне имя!..-
Она помолчала,
Потом, как ударив, имя сказала,
Лучшего друга его назвала!
Затем добавила торопливо:
- Мы улетаем на днях на юг.
Здесь трудно нам было бы жить счастливо.
Быть может, все это не так красиво,
Но он не совсем уж бесчестный друг.
Он просто не смел бы, не мог, как и я,
Выдержать, встретясь с твоими глазами.
За сына не бойся. Он едет с нами.
Теперь все заново: жизнь и семья.
Прости. Не ко времени эти слова.
Но больше не будет иного времени. -
Он слушает молча. Горит голова…
И словно бы молот стучит по темени…
- Как жаль, что тебе ничем не поможешь!
Судьба перепутала все пути.
Прощай! Не сердись и прости, если можешь!
За подлость и радость мою прости!
Полгода прошло или полчаса?
Наверно, кончились батареи.
Все дальше, все тише шумы… голоса…
Лишь сердце стучит все сильней и сильнее!
Оно грохочет и бьет в виски!
Оно полыхает огнем и ядом.
Оно разрывается на куски!
Что больше в нем: ярости или тоски?
Взвешивать поздно, да и не надо!
Обида волной заливает кровь.
Перед глазами сплошной туман.
Где дружба на свете и где любовь?
Их нету! И ветер как эхо вновь:
Их нету! Все подлость и все обман!
Ему в снегу суждено подыхать,
Как псу, коченея под стоны вьюги,
Чтоб два предателя там, на юге,
Со смехом бутылку открыв на досуге,
Могли поминки по нем справлять?!
Они совсем затиранят мальца
И будут усердствовать до конца,
Чтоб вбить ему в голову имя другого
И вырвать из памяти имя отца!
И все-таки светлая вера дана
Душонке трехлетнего пацана.
Сын слушает гул самолетов и ждет.
А он замерзает, а он не придет!
Сердце грохочет, стучит в виски,
Взведенное, словно курок нагана.
От нежности, ярости и тоски
Оно разрывается на куски.
А все-таки рано сдаваться, рано!
Эх, силы! Откуда вас взять, откуда?
Но тут ведь на карту не жизнь, а честь!
Чудо? Вы скажете, нужно чудо?
Так пусть же! Считайте, что чудо есть!
Надо любою ценой подняться
И всем существом, устремясь вперед,
Грудью от мерзлой земли оторваться,
Как самолет, что не хочет сдаваться,
А сбитый, снова идет на взлет!
Боль подступает такая, что кажется,
Замертво рухнешь назад, ничком!
И все-таки он, хрипя, поднимается.
Чудо, как видите, совершается!
Впрочем, о чуде потом, потом…
Швыряет буран ледяную соль,
Но тело горит, будто жарким летом,
Сердце колотится в горле где-то,
Багровая ярость да черная боль!
Вдали сквозь дикую карусель
Глаза мальчишки, что верно ждут,
Они большие, во всю метель,
Они, как компас, его ведут!
- Не выйдет! Неправда, не пропаду! -
Он жив. Он двигается, ползет!
Встает, качается на ходу,
Падает снова и вновь встает…
II К полудню буран захирел и сдал.
Упал и рассыпался вдруг на части.
Упал, будто срезанный наповал,
Выпустив солнце из белой пасти.
Он сдал, в предчувствии скорой весны,
Оставив после ночной операции
На чахлых кустах клочки седины,
Как белые флаги капитуляции.
Идет на бреющем вертолет,
Ломая безмолвие тишины.
Шестой разворот, седьмой разворот,
Он ищет… ищет… и вот, и вот -
Темная точка средь белизны!
Скорее! От рева земля тряслась.
Скорее! Ну что там: зверь? Человек?
Точка качнулась, приподнялась
И рухнула снова в глубокий снег…
Все ближе, все ниже… Довольно! Стоп!
Ровно и плавно гудят машины.
И первой без лесенки прямо в сугроб
Метнулась женщина из кабины!
Припала к мужу: - Ты жив, ты жив!
Я знала… Все будет так, не иначе!..-
И, шею бережно обхватив,
Что-то шептала, смеясь и плача.
Дрожа, целовала, как в полусне,
Замерзшие руки, лицо и губы.
А он еле слышно, с трудом, сквозь зубы:
- Не смей… ты сама же сказала мне.
- Молчи! Не надо! Все бред, все бред!
Какой же меркой меня ты мерил?
Как мог ты верить?! А впрочем, нет,
Какое счастье, что ты поверил!
Я знала, я знала характер твой!
Все рушилось, гибло… хоть вой, хоть реви!
И нужен был шанс, последний, любой!
А ненависть может гореть порой
Даже сильней любви!
И вот, говорю, а сама трясусь,
Играю какого-то подлеца.
И все боюсь, что сейчас сорвусь,
Что-нибудь выкрикну, разревусь,
Не выдержав до конца!
Прости же за горечь, любимый мой!
Всю жизнь за один, за один твой взгляд,
Да я, как дура, пойду за тобой,
Хоть к черту! Хоть в пекло! Хоть в самый ад!
И были такими глаза ее,
Глаза, что любили и тосковали,
Таким они светом сейчас сияли,
Что он посмотрел в них и понял все!
И, полузамерзший, полуживой,
Он стал вдруг счастливейшим на планете.
Ненависть, как ни сильна порой,
Не самая сильная вещь на свете!
* * *
Метель ревет, как седой исполин,
Вторые сутки не утихая,
Ревет, как пятьсот самолетных турбин,
И нет ей, проклятой, конца и края!
Пляшет огромным белым костром,
Глушит моторы и гасит фары
В замяти снежной аэродром,
Служебные здания и ангары.
В прокуренной комнате тусклый свет,
Вторые сутки не спит радист.
Он ловит, он слушает треск и свист,
Все ждут напряженно: жив или нет?
Радист кивает: «Пока еще да,
Но боль ему не дает распрямиться»
А он еще шутит: «Мол вот беда
Левая плоскость моя никуда!
Скорее всего перелом ключицы
Где-то буран, ни огня, ни звезды
Над местом аварии самолета.
Лишь снег заметает обломков следы
Да замерзающего пилота.
Ищут тракторы день и ночь,
Да только впустую. До слез обидно.
Разве найти тут, разве помочь
Руки в полуметре от фар не видно?
А он понимает, а он ине ждет,
Лежа в ложбинке, что станет гробом.
Трактор если даже придет,
То все равно в двух шагах пройдет
И не заметит его под сугробом.
Сейчас любая зазря операция.
И все-таки жизнь покуда слышна,
Слышна ведь его портативная рация
Чудом каким-то, но спасена.
Встать бы, но боль обжигает бок,
Теплой крови полон сапог,
Она, остывая, смерзается в лед,
Снег набивается в нос и рот.
Что перебито? Понять нельзя.
Но только не двинуться, ни шагнуть!
Вот и окончен видать твой путь!
А где-то сынишка, жена, друзья
Где-то комната, свет, тепло
Не надо об этом! В глазах темнеет
Снегом наверно, на метр замело.
Тело сонливо деревенеет
А в шлемофоне звучат слова:
Алло! Ты слышишь? Держись, дружище!
Тупо кружится голова
Алло! Мужайся? Да что он, пацан или трус?!
В каких ведь бывал переделках.
Спасибо! Вас понял. Пока держусь!
А про себя добавляет: «Боюсь,
Что будет все, кажется, слишком поздно,
Совсем чугунная голова
Кончаются в рации батареи,
Их хватит еще на час или два.
Как бревна руки, спина немеет.
Алло! Это, кажется, генерал.
Держитесь родной, вас найдут, откопают
Странно: слова звенят, как кристал,
Бьются, стучат, как в броню металл,
А в мозг остывший почти не влетают
Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле,
Как мало наверное необходимо:
Замерзнув в конец, оказаться в тепле,
Где доброе слово, да чай на столе,
Спирта глоток да затяжка дыма.
Опять в шлемофоне шуршит тишина
Потом сквозь метельное завыванье.
Алло! Здесь в рубке твоя жена!
Сейчас ты услышишь ее. Вниманье!
С минуту гуденье тугой волны,
Какие-то шорохи, трески, писки,
И вдруг далекий голос жены,
До боли знакомый, до жути близкий!
Не знаю, что делать и что сказать.
Милый, ты сам евдь отлично знаешь,
Что, если даже совсем замерзаешь,
Надо выдержать устоять!
Хорошая! Светлая! Дорогая!
Ну как обьяснить ей в конце концов,
Что он не нарочно же здесь погибает,
Что боль даже слабо вздохнуть мешает
И правде надо смотреть в лицо.
Послушай! Синоптики дали ответ.
Буран окончится через сутки.
Продержишься? Да?
К сожалению нет.
Как нет?
Да ты не в своем рассудке!
Увы все глуше звучат слова.
Развязка, вот она как ни тяжко.
Живет еще только одна голова,
А тело остывшая деревяшка.
А голос кричит:
Ты слышишь, ты слышишь?! Держись!
Часов через пять рассвет.
Ведь ты же живешь еще!
Ты же дышишь?!
Ну есть ли хоть шанс?
К сожалению нет.
Ни звука. Молчанье.
Наверно, плачет.
Как трудно последний привет послать!
И вдруг: Раз так, я должна сказать!
Голос резкий, нельзя узнать.
Странно. Что это может значить?
Поверь, мне горько тебе говорить.
Еще б вчера я б от страха скрыла.
Но раз ты сказал, что тебе не дожить,
То лучше, чтоб после себя не корить.
Сказать тебе коротко все, что было.
Знай же, что я дрянная жена
И стою любого худого слова.
И вот уже год тебе не верна,
И вот уже год как люблю другого!
О, как я страдала, встречая пламя
Твоих горячих восточных глаз.
Он молча слушал ее рассказ
Слушая, может, последний раз,
Сухую былинку зажав зубами.
Вот так целый год я лгала, скрывала,
Но это от страха, я не со зла.
Скажи мне имя!..
Она помолчала,
Потом, как ударив, имя сказала,
Лучшего друга его назвала!
Затем добавила торопливо:
Мы улетаем на днях на юг.
Здесь трудно нам было бы жить счастливо.
Быть может, все это не так красиво,
Но он не совсем уж бесчестный друг.
Он просто не смел бы, не мог, как и я,
Выдержать, встретясь с твоими глазами.
За сына не бойся. Он едет с нами.
Теперь все заново: жизнь и семья.
Прости. Не ко времени эти слова.
Но больше не будет иного времени.
Он слушает молча. Горит голова
И словно бы молот стучит по темени.
Как жаль, что тебе ничем не поможешь!
Судьба перепутала все пути. Прощай!
За подлость и радость мою прости!
Полгода прошло или полчаса?
Наверно кончились батареи.
Все дальше, все тише шумы голоса
Лишь сердце стучит все сильней и сильнее!
Оно грохочет и бьет в виски!
Оно полыхает огнем и ядом.
Оно разрывается на куски!
Что больше в нем: ярости или тоски?
Взвешивать поздно да и не надо!
Обида волной заливает кровь.
Перед глазами сплошной туман.
Где дружба на свете и где любовь?
Их нету. И ветер как эхо вновь:
Их нету! Все подлость и все обман!
Ему в снегу суждено подыхать,
Как псу, коченея под стоны вьюги,
Чтоб два предателя там, на юге,
Со смехом бутылку открыв на досуге,
Могли поминки по нем справлять?!
Они совсем затиранят мальца
И будут усердствовать до конца,
Чтоб вбить ему в голову имя другого
И вырвать из памяти имя отца!
И все-таки светлая вера дана
Душонке трехлетнего пацана.
Сын слушает гул самолетов и ждет.
А он замерзает, а он не придет!
Сердце грохочет, стучит в виски,
Взведенное словно курок нагана.
От нежности, ярости и тоски
Оно разрывается на куски.
А все-таки рано сдаваться, рано!
Эх силы! Откуда вас взять, откуда?
Но тут ведь на карту не жазнь, а честь!
Чудо? Вы скажете нужно чудо?
Так пусть же! Считайте, что чудо есть!
Надо любою ценой поднятся
И всем существом, устремляясь вперед,
Грудью от мерзлой земли оторваться,
Как самолет, что не хочет сдаваться,
А сбитый, снова идет на взлет!
Боль подступает такая, что кажется,
Замертво рухнешь назад, ничком!
И все-таки он, хрипя, поднимается.
Чудо, как видите, совершается!
Впрочем о чуде потом, потом
Швыряет буран ледяную соль,
Но тело горит, будто жарким летом,
Сердце колотится в горле где-то
Багровая ярость да черная боль!
Вдали сквозь дикую карусель
Глаза мальчишки, что верно ждут,
Они большие, во всю метель,
Они, как компас, его ведут!
Не выйдет! Неправда, не пропаду!
Он жив. Он двигается, ползет!
Встает качается на ходу,
Падает снова и вновь встает.
К полудню буран захрипел и сдал.
Упал и рассыпался вдруг на части
Упал, будто срезанный наповал,
Выпустив солнце из белой пасти.
Он сдал, в предчувствии скорой весны,
Оставив после ночной операции
На чахлых кустах клочки седины,
Как белые флаги капитуляции.
Идет на бреющем вертолет,
Ломая безмолвие тишины.
Шестой разворот, седьмой разворот,
Он ищет, ищет и вот, и вот
Темная точка средь белизны!
Скорее! От рева земля тряслась.
Скорее! Ну что там: зверь? человек?
Точка качнулась, приподнялась
И рухнула снова в глубокий снег
Все ближе, все ниже
Довольно! Стоп!
Ровно и плавно гудят машины
И первой без лесенки прямо в сугроб
Метнулась женщина из кабины!
Припала к мужу: Ты жив, ты жив!
Я знала! Все будет так не иначе!..
И шею бережно обхватив,
Что-то шептала, смеясь и плача.
Дрожа целовала, как в полусне,
Замерзшие руки, лицо и губы.
А он еле слышно, с трудом сквозь зубы:
Не смей ты сама же сказала мне
Молчи! Не надо! Все бред, все бред!
Какой же меркой меня ты мерил?
Как мог ты мерить?! А впрочем, нет,
Какое счастье, что ты поверил!
Я знала, я знала характер твой!
Все рушилось, гибло хоть вой, хоть реви!
И нужен был шанс, последний любой!
А ненависть может гореть порой
Даже сильней любви!
И вот, говорю, а сама трясусь,
Играю какого-то подлеца.
И все боюсь, что сейчас сорвусь,
Что-нибудь выкрикну, разревусь,
Не выдержав до конца!
Прости же за горечь, любимый мой!
Всю жизнь за один, за один твой взгляд,
Да я, как дура, пойду за тобой,
Хоть к черту! Хоть в пекло! Хоть в самый ад!
И были такими глаза ее,
Глаза, что любили и тосковали,
Таким они светом сейчас сияли,
Что он посмотрел в них и понял все!
И полузамерзший, полуживой,
Он стал вдруг счастливейшим на планете.
Ненависть, как не сильна порой,
Не самая сильная вещь на свете!
Одни называют её «чудачкой»
И пальцем на лоб - за спиной, тайком
Другие - «принцессою и гордячкой».
А третьи просто - «синим чулком».
Птицы и те попарно летают,
Душа стремится к душе живой.
Ребята подруг из кино провожают,
А эта одна убегает домой.
Зимы и весна цепочкой пестрой
Мчатся, бегут за звеном звено
Подруги, порой невзрачные просто,
Смотришь, замуж вышли давно.
Вокруг твердят ей: - Пора решаться,
Мужчины не будут ведь ждать, учти!
Недолго и в девах вот так остаться!
Дело-то катится к тридцати
Неужто не нравился даже никто? -
Посмотрит мечтательными глазами: -
Нравиться - нравились. Ну и что? -
И удивленно пожмет плечами.
Какой же любви она ждет, какой?
Ей хочется крикнуть:
«Любви - звездопада!
Красивой - красивой!
Большой - большой!
А если я в жизни не встречу такой,
Тогда мне совсем никакой не надо!»
Ты далеко сегодня от меня
И пишешь о любви своей бездонной
И о тоске-разлучнице бессонной,
Точь-в-точь все то же, что пишу и я.
Ах, как мы часто слышим разговоры,
Что без разлуки счастья не сберечь.
Не будь разлук, так не было б и встреч,
А были б только споры да раздоры.
Конечно, это мудро, может статься.
И все-таки, не знаю почему,
Мне хочется, наперекор всему,
Сказать тебе: - Давай не разлучаться!
Я думаю, что ты меня поймешь:
К плечу плечо - и ни тоски, ни стужи!
А если и поссоримся - ну что ж,
Разлука все равно намного хуже!
Во всех делах, при максимуме сложностей подход к проблеме всё-таки один:
Желанье - это множество возможностей, а нежеланье - множество причин.
Как избежать измен и горьких сцен?
Что делать, чтоб любовь не распылялась?
Берите милых в столь горячий плен
И так ласкайте их, чтоб для измен
Ни времени, ни сил уж не осталось.
Вор в магазин в полночный час забрался,
Но вышел вон, не взявши ничего.
Быть может, он патрульных испугался
Иль совесть вдруг замучила его?
Нет, все не так. Могу сказать заранее,
От совести тот вор не изнемог.
Но в магазине было столько дряни,
Что даже вор позариться не мог…
Не привыкайте никогда к любви!
Не соглашайтесь, как бы ни устали,
Чтоб замолчали ваши соловьи
И чтоб цветы прекрасные увяли.
И главное, не верьте никогда,
Что будто все проходит и уходит.
Да, звезды меркнут, но одна звезда
По имени Любовь всегда-всегда
Обязана гореть на небосводе!
Не привыкайте никогда к любви,
Разменивая счастье на привычки,
Словно костер на крохотные спички,
Не мелочись, а яростно живи!
Не привыкайте никогда к губам,
Что будто бы вам издавна знакомы,
Как не привыкнешь к солнцу и ветрам
Иль ливню средь грохочущего грома!
Да, в мелких чувствах можно вновь и вновь
Встречать, терять и снова возвращаться,
Но если вдруг вам выпала любовь,
Привыкнуть к ней - как обесцветить кровь
Иль до копейки разом проиграться!
Не привыкайте к счастью никогда!
Напротив, светлым озарясь гореньем,
Смотрите на любовь свою всегда
С живым и постоянным удивленьем.
Алмаз не подчиняется годам
И никогда не обратиться в малость.
Дивитесь же всегда тому, что вам
Заслуженно иль нет - судить не нам,
Но счастье в мире все-таки досталось!
И чтоб любви не таяла звезда,
Исполнитесь возвышенным искусством:
Не позволяйте выдыхаться чувствам,
Не привыкайте к счастью никогда!