«Тот, кому нечего терять, может всего добиться, того, кто нечувствителен к боли, ничто не ранит».
***
«Мы можем отдавать только то, что в нас есть, не больше».
***
«Ни один человек на свете, будь то мужчина или женщина, не видит себя в зеркале таким, каков он на самом деле».
- Вот упрямая! Я же вам объяснял, моё имя произносится не Ливень, а Лион.
- Да нет же, вы не поняли… - Джастина задумчиво смотрела на искрящиеся струи фонтана, на грязный бассейн, в который кидали уйму грязных монет. - Были вы когда-нибудь в Австралии?
Плечи его вздрогнули от беззвучного смеха, но ответил он не сразу:
- Дважды я чуть не поехал туда, herzchen, но мне удалось этого избежать.
- Вот побывали бы у нас там, так поняли бы. Если ваше имя произносить по-моему, оно на слух австралийца волшебное. Ливень. Проливной дождь. Он даёт жизнь пустыне.
От неожиданности Лион уронил сигарету.
- Джастина, уж не собираетесь ли вы в меня влюбиться?!
- До чего самонадеянный народ мужчины! Мне жаль вас разочаровывать, но, - нет, ничего похожего. - И, как будто желая искупить свою резкость, тихонько тронула его руку. - Нет, тут другое, гораздо лучше.
- Что может быть лучше, чем влюбиться?
- Да почти всё. Не хочу я, чтобы без кого-то жить было невозможно. Не надо мне этого!
- Пожалуй, вы правы. Если так полюбить слишком рано конечно, это подрезает крылышки. Ну, а что же гораздо лучше?
- Найти друга. - Она погладила его по руке. - Ведь вы мне друг, правда?
- Правда. - Он с улыбкой бросил в фонтан монетку.
Это чудесно - очутиться в объятиях мужчины, ощущать его мускулистую грудь и бёдра, впитывать тепло его тела.
Неужели все мужчины такие - любят что-то неодушевлённое сильней, чем способны полюбить живую женщину? Нет, конечно, не все. Наверно, таковы только сложные, неподатливые натуры, у кого внутри сомнения и разброд, умствования и расчёты. Но есть люди попроще, способные полюбить женщину больше всего на свете.
В каждом из нас есть что-то такое - хоть кричи, хоть плачь, а с этим не совладать. Мы такие как есть и ничего тут не поделаешь. Как птица в старой кельтской легенде: бросается грудью на терновый шип, и с пронзенным сердцем исходит песней и умирает. Она не может иначе, такая ее судьба. Пусть мы и сами знаем, что оступаемся, знаем даже раньше, чем сделали первый шаг, но ведь это сознание все равно ничему не может помешать, ничего не может изменить. Каждый поет свою песенку и уверен, что никогда мир не слышал ничего прекраснее. Мы сами создаем для себя тернии и даже не задумываемся, чего это нам будет стоить. А потом только и остается терпеть и уверять себя, что мучаемся не напрасно.
Смысл любви не в том, чтобы владеть чьим-то телом. Смысл любви - в свободе странствовать по сердцу и мыслям возлюбленного.
Едва ли хоть один человек способен рассудить, что тяжелей - неосознанное томление, неразлучное с беспокойством и взвинченностью, или ясное и определенное желание, упрямо стремящееся к утолению
Тот кому нечего терять, может всего добиться, того кто не чувствует боли -ничего не ранит.(Поющие в терновнике)
Птица с шипом терновника в груди повинуется непреложному закону природы; она сама не ведает, что за сила заставляет ее кинуться на острие и умереть с песней. В тот миг, когда шип пронзает ей сердце, она не думает о близкой смерти, она просто поет, поет до тех пор, пока не иссякнет голос и не оборвется дыхание. Но мы, когда бросаемся грудью на тернии, - мы знаем. Мы понимаем. И все равно - грудью на тернии. Так будет всегда.
Есть такая легенда - о птице, что поёт лишь один раз за всю свою жизнь, но зато прекраснее всех на свете. Однажды она покидает своё гнездо и летит искать куст терновника и не успокоится, пока не найдёт. Среди колючих ветвей запевает она песню и бросается грудью на самый длинный, самый острый шип. И, возвышаясь над несказанной мукой, так поёт, умирая, что этой ликующей песне позавидовали бы и жаворонок, и соловей. Единственная, несравненная песнь, и достаётся она ценою жизни. Но весь мир замирает, прислушиваясь, и сам бог улыбается в небесах. Ибо всё лучшее покупается лишь ценой великого страдания… По крайней мере, так говорит легенда.
Птица с шипом терновника в груди повинуется непреложному закону природы; она сама не ведает, что за сила заставляет её кинуться на острие и умереть с песней. В тот миг, когда шип пронзает ей сердце, она не думает о близкой смерти, она просто поёт, поёт до тех пор, пока не иссякнет голос и не оборвётся дыхание. Но мы, когда бросаемся грудью на тернии, - мы знаем. Мы понимаем. И всё равно - грудью на тернии. Так будет всегда.
Птица с шипом терновника в груди повинуется непреложному закону природы; она сама не ведает, что за сила заставляет её кинуться на остриё и умереть с песней. В тот миг, когда шип пронзает ей сердце, она не думает о близкой смерти, она просто поёт, поёт до тех пор, пока не иссякнет голос и не оборвётся дыхание. Но мы, когда бросаемся грудью на тернии, - мы знаем. Мы понимаем. И всё равно - грудью на тернии. Так будет всегда.
…Нужно ей и хочет она всего самого обыкновенного - чтоб были муж, дети, свой дом и кто-то, кого любишь! Как будто довольно скромные желания, в конце концов почти у всех женщин всё это есть. Но многим ли женщинам, у которых всё это есть, этого и впрямь довольно? Ей-то, кажется, было бы довольно, но может быть, она так думает потому, что ей всё это не даётся?
Характеры у них были очень разные, но немало общих вкусов и склонностей, а когда они во вкусах расходились, то относились к этому терпимо: чутьё подсказывало уважать странности другого и даже ценить несходство, иначе друг с другом стало бы, пожалуй скучновато.