— Тётенька, дайте на хлебушек, сколько не жалко…
— Вот нахалка! —
Бабка делает рот куриной гузкой: — Какой с пенсионеров спрос?!
Но из любопытства снимает очки со лба, нацепляет их на нос,
Всматривается и… Теряет дар речи:
У входа в метро — замызганное существо — стоит, опустив плечи
И голову с рыжей косичкой.
— А ну, подними-ка личико!
Девочка вздёргивает подбородок. В глазах — вселенская тоска.
Бабка ёжится: «Чай, не обедняю я от одного куска…»
Вслух: — Детонька, откуда ж ты такая взялася?
И как зовут тебя?
— Тася.
Бабка охает, с ужасом смотрит на ребёнка:
На вид — лет семи-восьми. Шея тОнка —
Болтается в вороте, как карандаш в стакане…
— А меня баба Таня.
На вот, возьми, покушай.
Шурша пакетом, она вынимает грушу
И, глядя в голодные детские глаза,
Тут же прячет её назад.
— Ну что тебе груша! Тебе бы горячего супца. Или хотя бы это…
Долго роясь, она вновь достаёт из пакета
Большой посыпной рогалик и коробку с кефиром.
— На-ка, поешь. Да ступай себе с миром…
Девочка жадно тянет воздух ноздрями.
«Господи, ну до чего ж грязна! Колготки на коленках пузырями,
Куртка с чужого плеча, не стиранная ни разу.
Не подхватить бы какую заразу!
А, впрочем, жаль до соплей девчушку.
Небось, и мать пьянчужка,
И об отце не слыхивала отродясь…»
Девочка тянет руку (на коже цыпки, под ногтями грязь),
Берёт рогалик и впивается в него зубами.
— Спасибо, — бубнит, — баба Таня! —
А у самой крошки сыплются изо рта.
Бабка хмурится: — В твои-то лета
Дети в школу ходють, а ты деньгу клянчишь у всех на виду.
— Так я не себе, я — мамке. На еду.
— Хм… на еду… Как жа! Чай, у ней бутылка за один присест…
— Тётенька, я не вру! Вот те крест!
Тася коряво крестится левой рукой.
Бабка кукожит лицо: — Ой, ой, ой!
Перед Богом хоть срамись да не гневи мою душу!
Она, вздыхая, лезет в пакет. Достаёт ТУ ЖЕ грушу.
— На, только вымой… Хотя чего уж тут… Ешь так.
Затем в карман, за кошельком: — возьми-ка ещё пятак…
Хотя, что с него толку?! На тебе сто рублёв…
(Вот это клёв!)
Тася лыбится щербатым ртом.
— Булку дожуй. Потом беги в магазин, да купи по делу, не бери всяку дрянь!
— Хорошо, хорошо, баб Тань!
Девочка хватает мятую купюру. Торопливо суёт в кармашки —
Сначала деньги, затем краснобокую грушу.
— Ну, прощай, Дорогуша…
Тороплюсь я нынче. В больницу — к внуку Сашке.
Расхворался, малёнок, сильно.
Тася ойкает: — Так заберите грушу назад! Бабка: — Хватит с него апельсинов.
Простившись, бабка спускается в метро. Тася смотрит ей вслед украдкой:
«Какая смешная! Угостила грушей, дала сто рублей, а у самой всё пальто в заплатках…»
…
Громыхая сапогами не по размеру, она забегает за поворот.
К ней приближается мужская фигура: — Ну, что настреляла? — Вот! —
Она достаёт грушу и сторублёвую купюру.
— А ты далеко не дура!
Хотя, надавила б на жалость — срубила б и двести…
Он забирает деньги. Она нервно топчется на месте:
— А мне дашь хоть немножко — на покушать?
Он скалится: — Так жри свою грушу!
И, сплёвывая, отправляется в ближайший ларёк.
Она глядит ему вслед. Во взгляде — взрослый упрёк.
…
Тася возвращается к метро. У входа садится на картонку.
Достаёт из-за пазухи грушу. От фрукта тянется тонкий
И сладкий аромат. Аромат чужого благополучия.
Тася хмурит чумазое личико. Видимо что-то мучает
Её недетскую душу.
…И Тася съедает грушу.