У моего годовалого сына поднялась температура. Он заболел впервые с момента рождения, и я, не обладая ни малейшим опытом лечения детей, немедленно впала в панику.

Пожилая педиатр, 30 лет лечившая детей на своем участке, разговаривала с такими вот, как я, неопытными мамами, глаголами повелительного наклонения.

— Ждать! Не сбивать! До 38 ждать, потом сбивать! Пока ждать!

Я села и стала ждать.
Бездействие сводило меня с ума.

Но пока температура ниже 38 — организм борется сам. Потом — ему нужна помощь.

Я видела, что сыну плохо. Он стал вялым, как тряпочка, и бледным. Не хотел играть, есть, ничего не хотел.

Я приготовила жаропонижающее и померила ему температуру.

37, 5.
Надо ждать.

Я качала его на руках и думала о том, что я ненавижу ждать, но жизнь всегда заставляет меня сталкиваться с липким ожиданием.

Все детство я ждала, когда меня от бабушки и дедушки заберут родители. Через 13 лет дождалась — забрали.

Дома было неблагополучно.

Папа пил, мама плакала или кричала.
Возвращаясь домой со школы или института, я никогда не знала, что меня ждет. Папа выносил из дома все, что можно было продать или обменять на алкоголь.

Мы сделали дверь в квартире, поделили площадь, чтобы он не мог зайти на нашу с мамой половину. Получилась коммунальная семья.

Но папа легко взламывал эту дверь — выбивал плечом замок, пока нас не было дома, и продавал что-то из наших вещей. Например, утюг. Или мой однокассетный магнитофон.

Внутри магнитофона жила кассета Агутина. Он продал магнитофон вместе с ней, и я все время думала, как обрадуется тот, кто его купил, когда увидит. Чикапибарум.

Мама устраивала скандал, потом истерику, потом вызывала участкового.

Участковый приходил веселый. Он любил к нам ходить: у нас всегда одно и то же, пострадавших нет, крови нет, только две зареванные женщины и веселый пьяненький мужчина.

Мама угощала участкового сладким кофе и бутербродами, пока он писал протокол.

Папа, находясь в отличном настроении, потчевал участкового рассказами о том, как ему показалось, что в нашей комнате короткое замыкание и пожар, и как он героически снес дверь, чтобы потушить пожар, в котором сгорел утюг и магнитофон. Вот такой выборочный пожар.

Я сидела в комнате и ждала, когда взрослые разберутся. Мне было так стыдно, как будто это все из-за меня.
Я бы могла послушать музыку, но больше не на чем.

Когда участковый уходил, я спрашивала у мамы, которая ложилась страдать лицом к стене:

— Почему мы не разменяем квартиру или просто не снимем себе или ему отдельную комнату? Зато будем приходить домой спокойно и ничего не бояться.

А мама говорила:
— Подождем еще, может, возьмется за ум.

Вот что это? Наивность? Благородство? Созависимость? Отчаяние? Нежелание что-то менять?

Думаю, микс всего. Смешать, но не взбалтывать.

Подождем. Подождем. Подождем.

Ждать равно жить.

Я не могла взять в толк, почему люди так боятся потерять кошелек с деньгами, а кошельки со временем теряют с удовольствием. Деньги можно потрогать, они звенят или шуршат, а время… Его бездарную потерю ты ощущаешь только тогда, когда уже нельзя ничего исправить, вернуться в свои двадцать или тридцать и шепнуть себе: «Не жди. Делай!»

Каждый день, прожитый в пучине нервов и неблагополучия отнял у нас какое-то количество недопрожитой жизни. У меня кровь стынет в жилах, когда я думаю об этом.

Как по мне, так надо изо всех сил бежать в благополучие, легко теряя деньги, магнитофоны и утюги. Это все наживное, но нажить это быстро можно там, где тебе хорошо. А там, где тебе плохо, ты будешь годами копить на утюг, и внезапная его потеря станет для тебя настоящей трагедией, ведь в этом утюге — километры никем неглаженных волос, никем не обнятых плеч, никем не целованных щёк.

Я ненавидела ждать. Особенно, когда не знаешь, чего и сколько ты ждешь.

— У меня болит голова, — жаловалась мама каждый вечер. — Вот тут, в районе темечка, около 9 вечера каждый божий день болит.

— Пойдем к врачу. Сделаем томографию головы. Анализы какие-то сдадим. Пусть осмотрят, не знаю, мрт…

— Нет, подождем.

— ЧЕГО ПОДОЖДЕМ? — взрывалась я.

Я совершенно не понимала смысла маминых жалоб. Для меня они — сформулированные задачи.

Дано: болит голова.
Решение: сходить к врачу.

Пойдем?

Мама не хотела к врачу, она хотела на ручки. Ко мне на ручки, раз нет никаких других. Именно это меня и пугало: я не хотела быть самой взрослой в семье, при живых родителях, не хотела меняться местами.

Мама боялась идти к врачу, подозревала у себя «рак мозга». Я закатывала глаза. Мам, ну как можно самой себе такие ужасы пророчить!

После десятой жалобы и традиционного резюме «подождем, может, отпустит», я практически насильно волокла маму к врачу. Мы сдавали анализы, делали томографию и все остальные медицинские приблуды. Делали через скандал. Ругались в коридоре.

Ничего. Все чисто. Никаких проблем.
Врачи разводили руками. Говорили, что мама — здорова.

Маму не устраивал этот результат. Он ябедничал, что она симулянтка, а она нет! У нее и правда болит голова.

Я верила маме. Но и врачам тоже верила.

— Мама, ну пойдем к другим врачам, хочешь.
— Подождем.
— Ааааа, чего подождем???

Там смешная история в итоге, мама просто каждый вечер в одно и то же время снимала тяжелый шиньон, который носила последние годы на волосах, и который как раз больно оттягивал ей волосы. Надо было просто сменить прическу — и боли прекратились. Вот так парикмахер вылечил маме «рак мозга»)

Мы по-прежнему жили в перегарном домашнем аду.

Когда я стала зарабатывать деньги, я решила не ждать, а действовать.

Я отчаянно лечила отца, таскала его по наркологическим клиникам, вшивала торпеды, испытывала на нем всякие препараты от алкоголизма. Я еще не знала, что это все работает только от первого лица. Человек захотел вылечиться — и вылечился.

Насильно никого нельзя вылечить, никому нельзя причинить своё счастье, нахлобучив его на чужую голову, как старую, побитую молью шапку.

Я вернулась к маме ни с чем. Отец пил.
Я поняла, что стратегия — ждать — вполне жизнеспособна, если не видишь других жизненных стратегий.

Маме было 50, и она все время ждала.

— Мам сколько ты планируешь прожить?
— Дай бог, лет 80.

«Ну это еще 30 лет подождать» — думаю я.

В день, когда я пришла работать в Министерство, мне расписали первые четыре документа на исполнение.
У каждого из них был срок — неделя.

Я быстро разобралась в специфике текстов, и сразу написала ответы на все четыре документа.

Принесла на подпись начальнику, в ожидании похвалы за оперативность.

— А куда ты так торопишься? — поморщился начальник. — Документ должен вылежаться.

Я решила, что он шутит.

— То есть мне расписали письма, а я должна пойти чай пить?

— Ты должна научиться не бежать впереди паровоза. За неделю все может измениться сто раз, и твои писюльки будут не актуальны, — пояснил начальник. — Научись ждать!

Оооо, как я ненавидела это слово — «ждать». Ждать — в моей траскрипции — означало упустить возможности.
Я всю свою жизнь чего-то вынужденно ждала и никак не могла взять в толк, какова моя роль в этом ожидании.

Ждать — это для меня всегда был глагол бездействия и символ упущенных возможностей. Нельзя ждать, надо действовать. Я постоянно сопротивлялась этому ждать. Не ждать! Не ждать!

Ничего в моей жизни не должно вылежаться! Ничего!

Но время идет, и я взрослею. Жизнь приподносит уроки про «ждать», и я многое переосмысливаю.

Моему другу сделали очередную химиотерапию. Теперь две недели ждем результатов — убит ли рак внутри, задушены ли метастазы.

Он просто ждет, смотрит в окно больничной палаты.

Я сопротивляюсь. Нервничаю. Мне нужно заполнить ожидание действиями.

Например, давай выработаем план, что делаем дальше. Что делаем дальше, если все хорошо. И если не все хорошо. Давай позвоним твоему другу, соседу по палате, с таким же диагнозом, тому, которого выписали домой. Он тебя вдохновит. Давай, пиши книгу. Твою книгу. Ты классно пишешь, у меня в издательстве связи, я помогу… Я найду иллюстратора…

— Оль, давай подождем… — просит он.
Это звучит, как «замолчи, а?», но мне не обидно.

Я по-прежнему ненавижу ждать и не умею. Но я теперь уважаю тех, кто выбирает «ждать» взамен «не ждать».

Потому что иногда ждать — это … дать времени пройти. Это замереть и посмотреть в окно на летнюю осень. Это просто остановиться, чтобы не тратить сил. Которых и так нет.

Море волнуется раз.
Море волнуется два.
Море волнуется три.
Морская фигура на месте замри.

Катя, моя дочь, переболела менингитом. Это — если коротко — воспаление мозговых оболочек. Это было 2 года назад, но для меня всегда это было — вчера.

Пару месяцев назад у нее поднялась температура. Меня шарахнуло страхом.
Я помню про 38, но ведь был менингит.

Пожилая педиатр, 35 лет лечившая детей на своем участке, разговаривала с такими вот, как я, вечно неопытными мамами, глаголами повелительного наклонения.

— Не ждать! Сбивать! Сразу! После менингита вам нельзя вообще играть с температурой.

Я кладу трубку, и даю дочери жаропонижающее. Она, горяченькая, сладко засыпает в кроватке.

Я смотрю в окно. Просто смотрю.
Жду мужа и сына. Жду, когда спадет температура. Жду, когда доварится суп.
Жду, когда достирает стиралка.

Вся наша жизнь в каком-то смысле это ожидание. Она вся пронизана глаголом «ждать» в разной концентрации.
И каждый выбирает свою дозу ожидания.

Но что бы мы не выбрали, море, оно все равно волнуется… раз.