Почему я против капитализма? Я не ищу причины. Причины сами находят меня. Например, вчера слышу несущийся с улицы отвратительный рэп. Не в гнусавых голосах и не в битах дело, а в тексте:
— Шалава, с… ка, б…, будем тебя вертеть…
В общем, весь физиологический набор, с сочными нюансами и подробностями. О! Что-то там про Хованского промелькнуло, а значит, скорее всего, играет творение нынешних ютуб-хопперов.
Из-за забора не видно, кто зажигает, поэтому выхожу посмотреть. Посреди дороги танцуют четыре девчонки. Лет восемь-десять, не больше. Одна размахивает портативной колонкой на цепочке, другая на громоздком розовом велосипеде пытается изображать байкершу-экстремалку, остальные вращают пятыми точками. Типа, сельский твёрк.
Платьица в разные стороны, потные детские лица. Самозабвение полное. И поверх всего этого — страшная, подзаборная, уголовная матерщина, которую ритмично нашептывают детские губы.
Разогнать?
Взрослый дядька пристает к детям!
А дети счастливы.
Нажаловаться? Кому? Родители такие же. Видел.
Плюнул. Пошел прочь.
.
А в голове — картинка из 2001-го года. Рио-де-Жанейро. Ночью, после того, как наша журналистская компания повстречалась с бандитами на пляже Копакабана (одному из операторов тогда сунули в спину нож), чтобы успокоиться, вышел прогуляться вокруг отеля.
Вдоль дороги, у обочин лежат люди. Точно так, как рисовала советская пропаганда, — завернувшись в картонные коробки, натянув их прямо на головы.
Вдруг чувствую, кто-то зовет. Протяжно так. Оглядываюсь — ребенок. Девочка лет десяти. Чумазая, только глаза светятся. Лопочет по-португальски. Я, естественно, не понимаю. Строю извинительное лицо — мол, не обижайся.
И тут ребенок жестами, коротко и доступно, излагает мне суть своего предложения. И становится мне плохо. И не верю я своим глазам. Но глаза не подводят: ночью продавать себя белым туристам вышел крохотный ребенок.
.
И вспоминаются мигом все ранее изученные сюжеты: от Короленко с Горьким до беспризорников с теплотрасс перед вокзалом в Екатеринбурге.
И крутятся-крутятся в голове злые слова, вложенные классиком охранительства в уста своего главного героя, вооруженного предварительно топором:
.
«- Зачем? Потому что так нельзя оставаться — вот зачем! Надо же, наконец, рассудить серьезно и прямо, а не по-детски плакать и кричать, что бог не допустит! Та не в уме и чахоточная, умрет скоро, а дети? Разве Полечка не погибнет? Неужели не видала ты здесь детей, по углам, которых матери милостыню высылают просить? Я узнавал, где живут эти матери и в какой обстановке. Там детям нельзя оставаться детьми. Там семилетний развратен и вор. А ведь дети — образ Христов: „Сих есть царствие божие“. Он велел их чтить и любить, они будущее человечество…
— Что же, что же делать? — истерически плача и ломая руки, повторяла Соня.
— Что делать? Сломать, что надо, раз навсегда, да и только: и страдание взять на себя! Что? Не понимаешь? После поймешь…»