Сашу пригласили на минский Лимуд (еврейская образовательная конференция). Он надеялся, что устроители раскошелятся на билеты, но платить за малоизвестного сочинителя никто не собирался. Ему сняли дешёвый номер в хостеле с кусачими насекомыми и приезжими студентками, ночами подрабатывающими проституцией.
Сашу попросили презентовать свою новую книгу «Так начался атеизм». Написана она была откровенно плохим, скудным языком и рассказывала о безногом сапожнике, подслеповатом портном и неведомой тёте Симе, которую обитатели местечка временами преданно любили, а временами готовы были утопить в выгребной яме. Этот метод расправы особо часто фигурировал в произведении. В своих окололитературных опытах, Саша пытался быть похожим на Бабеля, надеялся на переворот в литературе, билборды со своей фотографией и миллионные тиражи. Но его обвинили в неумелом плагиате, отсутствии юмора и чрезмерной самонадеянности.
В итоге издаваться пришлось за свой счёт. Вернее за счёт доверчивой женщины Анны, которая не только дала денег на книгу, но и смастерила куклы, ставшие иллюстрациями к ней. Она и посоветовала Сашу организаторам Лимуда, чтобы продать хоть часть залежавшегося тиража.
Был в томике неплохой рассказ «Юрка». Саша написал его стабильно слабо, сделал много ошибок и отослал на корректуру другу Ицику в Штаты. Ицик долго матерился после ночной смены, практически полностью переписал рассказ и спас ситуацию. Речь в повествовании шла о судьбе пожилой дамы, летом 45-о вернувшейся из немецкого плена. Эта сильная, несчастная, растерзанная горем женщина, страдающая многими болезнями и потерявшая всю родню, обнаруживает что в их доме кто-то живёт. Она долго стоит перед зелёной избой, смотрит на свисающее с верёвок женское и детское исподнее, покосившийся забор и боится войти внутрь. Робко отворив дверь, Ривка Ефимовна обнаруживает в жилище молодую женщину с ребёнком. Оказывается это жена, расстрелянного полицая Оксана и её сынишка Юра…
Поначалу рассказ хотел прочесть сам Саша, но устроители Лимуда чудом уговорили отдать это право профессиональной актрисе, посчитав, что дикция Александра способна убить любое произведение. Автор обиделся, покраснел, плюнул на пол и сказал, что это не по-еврейски и что никто сможет донести произведение лучше него. Читала со сцены женщина лет сорока. Читала с надрывом, без фальши, чувствуя каждое слово и давая прочувствовать эти слова публике. Казалось её речь зависала над залом, наэлектризовывая каждый миллиметр пространства. Тишина зала и раскалённые нити боли. Подрагивали кипы и пейсы сидящих в зале, слышались громкие всхлипывания и шёпот на разных языках. Саша с Анной стояли за кулисами у занавеса и наблюдали за реакцией слушателей. В глазах Анны стояли слёзы и она то и дело подёргивала концы шёлковой косынки.
— Оставайтесь, Оксана. Вместе с Юрочкой и оставайтесь, — читала актриса.- И я горя хлебнула на несколько жизней вперёд, и вы с дитём его наелись. Отца Юре не заменю конечно. Это тяжело будет. Хотя, если надо, смогу в себе мужика разбудить. Но вдвоём нам всё одно легче будет. В двух сердцах тепла больше, Оксана.
В этот момент Юра подошёл к Ривке Ефимовне и улыбнувшись прильнул к её бедру. Женщина смотрела перед собой. По стёклам ударили глухой дробью первые капли дождя, небо разрезали витражи молний. Разрыдавшись, Ривка Ефимовна с трудом подняла малыша и крепко прижала к себе. Закрыв глаза она увидела улыбку Сёмочки и серую толпу, навсегда скрывшую от глаз внука.
В зале послышались рыдания. Расплакалась и Анна. Утирая платком слёзы, она бросила взгляд на Сашу.
— Почему… Почему ты улыбаешься? — спросила она.
— Да это я так. Просто бабка как увидела эту Оксану, она её сразу на х@й и послала. Сразу, без разговоров и на х@й. Иди, сказала, подстилка фашистская.
— То есть как? С сынишкой и выгнала? — ужаснулась Анна.
— Ну не с полицаем же расстрелянным, — гоготнул Саша.
Анна в нерешительности переминалась с ноги на ногу, а затем резко метнулась к микрофону.
— Простите, Ирочка, — обратилась она к актрисе. — Простите все сидящие в зале. Сейчас произошло страшное. То что сейчас произошло… В общем то, что прозвучало со сцены, это ложь! Там за занавесом стоит автор. Он негодяй… Он только что сказал мне страшное… Его бабушка Ривка, она послала Оксану на ху… Простите, она просто выгнала Оксану с ребёнком. Мало того, что он обманул меня на деньги, так ещё и это…
Зал тут же разделился на три части. Одни восклицали, что художник имеет право на вымысел. Другие утверждали, что это спекуляция на памяти. Третьи возмущались как можно было кинуть на деньги такую женщину. Все эти три части образовывали большую компанию разгневанных евреев, готовых к решительным действиям. После крика: «Автора!» — Саша рванул к выходу. По тёмному коридору бежал грузный, кругловатый человек в джинсовых шортах, розовых кроссовках и майке с изображением одетого в форму израильской армии Чебурашки. Приклеенная к лысине скотчем кипа слетела, он хотел было вернуться чтобы поднять, но продолжил бег, понимая что здоровье дороже. Когда до спасительного чёрного хода оставалось совсем немного, Саша поскользнулся и кубарем покатился по лестничному пролёту. Последнее, что он помнил, это тающее в дымке, смуглое лицо рабочего и его голос: «Ай, пилять, ай, упаль!» Очнулся он в хостеле. Рядом сидела Анна и одна из студенток.
— Можно зеркало? — первым делом спросил Саша.
— Можно, — девушка протянула круглое зеркало на металлической подставке.
Бросив взгляд на своё отражение, Саша поморщился. Из ноздрей торчали две окровавленных ватки, лысина была исцарапана так, будто на ней резвились два несмышлёных котёнка, подбородок был ободран.
— У меня же завтра концерт, — прошептал Саша.
— Не будет концерта, — жёстко ответила Анна. — Отменила я его. Сегодня же поедешь туда, куда твоя бабушка послала жену полицая. Вот билет.
На этих словах женщина резко встала и вышла из комнаты. Студентка долго смотрела на Александра и присев на краешек кровати предложила:
— Вы так жалко выглядите. Хотите я вас с хорошей скидкой обслужу. Даже за половину тарифа готова.
Саша отвернулся к стене, всхлипнул и после долгой паузы процедил: «Отвали, мразь! Все мрази… все…»