Что такое язык? В любом учебнике есть стандартный ответ, который заучивают наизусть многие поколения школьников: это средство общения. Меня от такой формулировки потряхивает: ни уму ни сердцу. Я предпочитаю другие.

Во-первых, язык — это клад, сокровище, накопленное многими поколениями для всего народа и для тебя лично — бери, пользуйся. Во-вторых, это инструмент, а не умея держать в руках топор (тоже инструмент), не построишь даже собачьей конуры — только пальцы отобьешь.

Почему же еще двадцать лет назад это сокровище было огромным, подавляющее большинство советских людей действительно им владело, а сегодня язык наш так примитивен, коряв и засорен междометиями, причем преимущественно производными от матерных слов? Жизнь изменилась? Ну, а язык причем?

Думаю, дело было так. В СССР приоритет русского языка был неотъемлемой частью государственной политики. Партийная номенклатура обязана была говорить с народом на хорошем литературном языке. Публичные речи были подготовлены, проверены, утверждены и чаще всего зачитывались, а не произносились.

В печатных изданиях ошибки были недопустимы. Ни одно из них не выходило в свет без двух, а то и трехкратной корректорской проверки. Пропущенная ошибка — минимум выговор, максимум отстранение от работы. Моя тетка проработала корректором около 30 лет. Большей зануды я не встречала: по-моему, она вообще не вникала в смысл прочитанного, уделяя внимание только форме.

Диктор радио или телевидения, допустивший в устной речи неправильное ударение, тоже рисковал остаться без работы в считанные часы.

Я помню фильм «Дневник директора школы», когда новую учительницу директор испытывал, требуя, чтобы та объяснила, на чем можно добраться до школы (ее предшественница говорила: «транвай»). Да что фильм, на моей памяти учительница, казашка из провинции, была предана остракизму самими учениками, наделившими ее прозвищем «Стуло упало».

Вывод: речь, адресованная людям, была нормативна по определению.

Нормативность публичного языка играла огромную роль в формировании речевых навыков — была образцом для подражания, эталоном. По-другому говорить было нельзя.

Беда в том, она была нормативна не только по форме, но и по содержанию. Советский человек четко осознавал, что можно, где можно и как можно говорить.

Нелитературную речь люди употребляли намеренно, исключительно в неформальной обстановке, когда нет чужих ушей; она была вызовом, фигой в кармане.

Помню, как-то раз меня, только начавшую работать, пригласили на тесную вечеринку матерые коллеги-учителя. Такого отборного, виртуозного мата я не слышала никогда — ни до, ни после. А поскольку он смачно слетал с губ рафинированных леди, эффект был потрясающим. Много позже я поняла, что они просто отрывались — это был своего рода протест против жестких стандартов поведения и речи, которым приходилось соответствовать и на работе, и в быту. Положение обязывает.

Перестройка, круто изменившая жизнь советского человека, цензуру, в том числе и языковую, отменила. Выяснилось, что можно говорить и писать, что хочешь. Позже — еще и как хочешь. Самиздатовские символы «тайной свободы» стали доступны — плотину прорвало. Издания начала 90-х годов потрясали орфографическими и пунктуационными ошибками (да бог с ними, с ошибками, главное, я наконец могу все это свободно покупать и читать!).

Сегодня в печатных изданиях таких диких ошибок нет, но Шалтая-Болтая уже не собрать. Грамотность речи перестала быть общепризнанной нормой.

Выросло новое поколение (и уже не первое), для которого эталоном стала именно разговорная ненормированная речь, основательно сдобренная элементами «фени» — языка криминалитета, единственной структуры, сохранившейся в перестроечные времена. К сожалению, наши дети практически не читают — нет потребности, а значит противоядия нет.

Как-то мне попалась любопытная таблица сравнения основных черт функциональных стилей речи.

Стиль художественной литературы:

1) степень точности словоупотребления — 100%;
2) степень образности — 100%;
3) степень стандартизованности — 0%.

Стиль разговорный:

1) степень точности словоупотребления — 0%;
2) степень образности — не более 10%;
3) степень стандартизованности — около 85%.

Я было возмутилась: как это — разговорная речь и стандартизованная? Это же не официально-деловой язык с его готовыми формулировками. А потом вынуждена была согласиться. Действительно, стандартизована — и лексикой, и ситуациями, и готовыми клише. На вопрос: «Как дела?», ответ один — «Нормально!»

И вот, поскольку эталоном речи для людей (и прежде всего, для детей) стал не литературный, а разговорный язык — упрощенный, лишенный образности и точности, изобилующий стандартными формулами, мы имеем то, что имеем.

Уже сейчас для части школьников становится проблемой просто понять, что написано в учебниках (правда, иногда и владеющие языком взрослые этого сделать не могут, но это уже другая проблема), многим из них передать мысль своими словами (пересказать) не под силу, выразить отношение к чему-либо весьма затруднительно (разве что с помощью наречий «круто» либо «отстой!»), пишут они с грубейшими ошибками. Правда, матерный язык используют на полную катушку: в нем, по существу, всего три корня, зато безграничный простор для словообразования.

И если не изменится языковая политика России, дальше будет хуже. Как это ни прискорбно, страна потихоньку скатывается к положению начала девятнадцатого века, когда русский был чисто бытовым, разговорным языком, а чтобы выразить мысль посложнее, приходилось прибегать к французскому.