Джоэл Силверман немного устал. Как-никак, целая неделя за рулём. Сначала из Хьюстона в Атланту с грузом мороженой телятины, потом из Атланты в Вашингтон с полным рефрижератором крокодильего филе, из Вашингтона в Филадельфию с контейнером сигарет, из Филадельфии в Балтимор порожняком, оттуда со ста пятьюдесятью ящиками свежих крабов в Атлантик-Сити, потом в Нью-Йорк — забрать из порта шесть тонн тунца и сразу же рвануть прямиком на границу с Канадой на склады сети супермаркетов Костко. Напарника он в поездку не взял, хоть это и против правил. Деньги нужны до зарезу. А рулить сутками напролёт ему не привыкать. Мама его — сорокалетнего верзилу — до сих пор ругает: мол, «опозорил семью, у нас все в роду музыканты, а ты подался в шоферюги». Как ей объяснишь, что у непутёвого сына душа поёт только в дороге? Еврей-дальнобойщик — звучит как анекдот. Когда заезжаешь на базу поменять масло, ребята-механики шутят: «Тебе „шелл“ или кошерное?». «Эй, Силверман! Давай, сбацай нам на скрипочке!» Вот дурачьё… Всё-таки без напарника скучно: не с кем поговорить, а по радио одна реклама, да и музыка уже не та, что была раньше. Хорошо, хоть ребят подобрал на дороге. Всё-таки ещё две живые души в кабине. Толстая негритянка не затыкается, юморок у неё, однако, ядрёный. А парень — блондинчик — мелкий ещё, лет четырнадцать, стесняется и всё больше молчит. Только смотрит в окно или на цацки, которые болтаются на зеркале: могендовид, крест, полумесяц и «пацифик». Может, бог один, а может, их больше, лишняя поддержка в пути не помешает. А нету его, так побрякушки эти звенят на ходу и мешают уснуть за рулём. Тоже — польза. Звезда — подарок матери, крест — так, на всякий случай, а полумесяц — это от напарника Ахмета. «Пацифик» — память о том, как они с Лорной ходили на концерт Боба Дилана 11 лет назад. Они тогда были счастливы. Потом не заладилось. Он хотел детей, а Лорна искала смысл жизни, изменяла ему, курила, нюхала, жгла свечу с обоих концов, а потом, когда Джоэл с горя завербовался в Ирак военным водилой, начала колоться и сгорела за один год. Если честно, он никого больше так не любил…
Чёрную девицу зовут Талула Сент Джон. Гонит, что её предок — ковбой (она сказала «пастырь», умора над этими чёрными южанами, говорят, как лет сто назад, да ещё и нараспев, словно в церкви!), и будто овец (сказала — «агнцев»!) у него по всему миру, что тараканов, только она его давно уже не видела, а паренёк ей до смерти надоел, но она его обещала отвезти к дяде, который смотрителем на Ниагара-Фолз, вот и таскается теперь с мальцом. Родителей вроде нет. Погибли в автокатастрофе. Мать и отчим. А настоящего папашу пацан никогда и не знал. Вроде есть батя, а вроде и нет его. Талула спросила, верит ли Джоэл в ад. Какой ад, старушка! Тут и так горя столько, что на десять адов хватит. Что до него — Джоэла Силвермана, — так если бог и есть, то он то ли забыл о нас, то ли рук у него на всё не хватает. Как встретишь на дороге сгоревшую, развороченную тачку, а в ней труп младенца, так думаешь: нет его, бога. А как едешь по какой-нибудь красоте, типа в пустыне Мохавэ, когда цветут кактусы, или вдоль океана — так вроде, есть бог. Иначе, откуда красота такая? Тут пацан рот открыл, наконец. Говорит, бог есть, но ошибается он, как человек. Сказано ведь: «по образу и подобию Своему». Значит, всё, что человеку свойственно, свойственно и богу. Всё: и гнев, и жалость, и любовь, и печаль, когда совсем одиноко. А у самого слёзы на глазах, у паренька этого. И ещё говорит: ада никакого нет. Все беды, говорит, — от страха. Кто адом пугает, тот не от бога. Зло, оно всё здесь. Откуда блондинчику это известно? Взял, чудак, отцепил «пацифик» от зеркала и говорит: вот, что от бога. Насмешил Джоэла до колик. Ну, да, в Вудстоке только святые тогда собрались! Одной травы выкурили тонны полторы! А парень так внимательно смотрит на Джоэла и спрашивает: знаешь, что в круге? Это человек с крыльями. Таким, мол, бог каждого видит. А крылья — они разные. Бывают одни на двоих, бывают крылья для одиночек. Потом вдруг, ни с того, ни с сего: «Девушка ваша жива. Вылечилась и жива. И любит вас до сих пор». Джоэл так по тормозам и врезал. Сначала зло его взяло, захотелось из парня душу вытрясти. А потом посмотрел ему в глаза и понял, неизвестно как, но понял, что малыш не врёт. Остановились на обочине. Поля кругом. Пшеница жёлтая, небо синее. Джоэл вышел из кабины, дрожащими руками сигарету достал. Негритянка подошла к нему, обняла. Тоже попросила закурить. Стояли, молча дымили, смотрели в даль. Малыш говорит: дай бумагу и карандаш или что у тебя там? Джоэл достал ручку из кармана — такая, с черепом и костями, на Хэллоуин соседские дети подарили. Мальчик увидел её, засмеялся, покачал головой и на обороте пачки «винстона» написал номер телефона. Говорит: звони прямо сейчас, она тебя ждёт. Почему Джоэл его послушался? Затмение, что ли, нашло? На похоронах же был. Сам гроб нёс вместе с её придурком отцом и братом-алкоголиком. Но всё же достал мобилу и стал тыкать пальцем в кнопки. Два гудка всего ждал, хотя казалось — сто лет. И потом — женский голос, — единственный во всём свете: «Алло?» У Джоэла губы словно окаменели. — Лорна? Почти шёпотом, самому не слышно. «Лорна?». И вдруг — она плачет. Плачет и смеётся: «Джоэл! Где ты? Мне один мальчик сказал, что ты ещё любишь меня… Джоэл-Джоэл, где же ты был всё это время? Я думала, ты в Ираке погиб. Что? Я где? А я у матери в Оклахоме… Я тебя ждала и ещё буду ждать, сколько нужно…»
Стыдно вроде, когда сорокалетний мужик плачет. Ребята в автопарке насмерть бы задразнили. А тут слёзы сами текут. Дальнобойщик с мобильником в правой руке и смятой пачкой «винстона» в левой. Один в жёлтых полях и под синим небом. И негритянка с пацаном куда-то делись. Господи, спасибо тебе за всё, ибо Ты есть — дорога. В полях, в пустыне, сквозь ночь, счастье и отчаянье.
А дорога всегда куда-нибудь, да приведёт.