Что может быть грустней и проще
Обобранной ветрами рощи,
Исхлестанных дождём осин…
Ты оставался здесь один
И слушал стонущие скрипы
Помешанной столетней липы.

Осенний лёд, сковавший лужи,
Так ослепительно сверкал
Зарёй вечернею… Бокал -
Огонь внутри и лёд снаружи -
Ты вспомнил… (Он последним был,
Соединившим хлад и пыл.)

Той рощи нет. Она едва
Успела подружиться с тенью,
И та училась вдохновенью, -
Сгубили рощу на дрова.
Для радости чужих дорог
Три дерева Господь сберёг.

Их память крепко заросла
Корой, дремотой и годами,
Но в гулкой глубине дупла
Таят, не понимая сами, -
Свет глаз твоих, тепло руки
И слов неясных ветерки.

Несчастные! Какая участь!
Но пред тобой не утаю -
Завидую, ревную, мучусь…
Я отдала бы жизнь мою,
Чтоб только слышать под корой
Неповторимый голос твой.

Летучим шагом Аполлона
Подходит вечер. Он вчерне
Луну, светящую влюблённо,
Уже наметил, - быть луне
Под лёгкой дымкою тумана
Печальной, как твоя Татьяна.
Дорогой наизусть одной
Ты возвращаешься домой.
Поля пустынны и туманны,
И воздух как дыханье Анны,
Но вспыхнул ветер сквозь туман -
Безсмертно дерзкий Дон Жуан.

В бревенчатой теплыни дома
Тебя обволокла истома
Усталости… Но вносят свет,
Вино, дымящийся обед.
Огнём наполнили камин,
Прибрали стол, и ты - один.

Ты в плотном облаке халата,
Но проникает сквозь халат -
Тяжёлый холод ржавых лат
И жар, струящийся от злата…
Ты снова грезишь наяву,
А надо бы писать в Москву.

На сколько душу ни двои, -
Что письма нежные твои,
Прелестные пустые вести,
И что - влечение к невесте,
И это ль властвует тобой,
Твоей душой, твоей судьбой!..

Во влажном серебре стволов
Троились отраженья слов,
Ещё не виданных доныне,
И вот в разгневанном камине -
Внутри огня - ты видишь их
И пламя воплощаешь в стих.

С тех пор сто лет прошло. Никто
Тебе откликнуться не в силах…

1930