Господин Херовато в дом пришёл без зарплаты. А жена ему матом: пропил, сука, зарплату. Пока ты бил баклуши, я готовила суши, гнала свежее сакэ, ты же всё прохуякал. Не видать тебе суши, ни сашими, ни сакэ. Не видать тебе Хонды, не видать Кавасаки. Надоели твои бесконечные враки. Будешь хавать, милок, уши дохлой собаки. А потом, изловчившись, вдобавок, зараза, Херовато синяк посадила под глазом. И ушёл Херовато, в ночь, от дома, от хаты. Был он злой и голодный, но змее подколодной Херовато не врезал, как положено, в ухо, преисполненный светом самурайского духа. Дуре-бабе, напротив, не подал он вида, движим духом и буквой системы бусидо. Но под ношею тяжкой морального груза чуть не стал он участником банды якудза. От чего, слава Богу, он спасся молитвой на священных ступенях дворца Хирохито. Там же, жертва жестокого рока, сочинял Херовато печальные хокку. Посвящая их, плававшим рядом по кругу, пучеглазым рыбёшкам по имени фугу. Пел он их, временами впадая в нирвану, а вокруг вдохновенно цвела икебана. Долго шёл он, стыдом и обидой терзаем, но не зря же ведь числился он самураем. Как гласят предписанья системы бусидо, самураю негоже быть бабою битым. Оттого то, болезный, не выдержав срама, совершил восхожденье на пик Фудзияма, где ножом, что у бабы на кухне он стырил, Херовато заделал себе харакири.