…Впервые в жизни я испытал настоящий страх ночью с 4 на 5 июля 1938 года.
В эту трагическую для меня ночь, возвращаясь домой, я увидел в створе открытой входной двери в мою квартиру дремлющего на сундуке под зеркалом нашего управдома рядышком с моей женой. Когда я, ещё ничего не понимая, прикрыл за собой дверь, в поле моего зрения оказались ещё двое: красноармеец с винтовкой и командир в форме НКВД. Оба вымокшие до нитки, у обоих под ногами по луже воды: на дворе громыхала гроза. У командира в руке были свёрнуты трубочкой какие-то бумаги.
Управдом, кивнув на меня, сказал:
- Он.
- Фамилия? - спросил командир
- Жженов.
- Имя?
- Георгий.
- Отчество?
- Степанович.
- Год рождения?
- 1915-й.
Командир сверил ответы с данными в бумаге. - Разрешите пройти в комнату. Вот ордер на обыск. Он протянул мне бумагу, которую всё время старался не замочить.
Моя реакция на пережитый страх была совершенно неожиданной: я уснул. Буквально, как только начался обыск, я прилёг на кровать и уснул… Вырубился, отключился, как отключаются предохранители в электросети, когда напряжение становится угрожающим и неизбежны замыкание, катастрофа.
Как всё-таки удивительно и сложно создан человек!
Проснулся я, когда уже брезжил рассвет. Жена тихонько трогала меня за плечо и говорила: «Вставай, переоденься…». Обыск закончился.
- Подпишите акт, - сказал командир и добавил: - Вам придётся поехать с нами.
- А ордер на арест у вас есть? - спросила жена.
- Конечно, а как же! - командир раскрутил трубочку и вытащил ещё одну казённую бумагу. - Пожалуйста.
Надо отдать должное: все формальности, связанные с обыском и арестом, были соблюдены. Всё шло хорошо, тихо. Казённых бумаг хватало. Всё, что следовало подписать, было подписано. Арестант проснулся и молчит - опять-таки хорошо. Вообще всё хорошо! Вот разве только сам командир не знал, что же он искал всю эту ночь… Но это уже, как говорится, разговор другой. Важно, что приказ начальства выполнен «как положено». Ночь, слава Богу, тоже прошла, уже утро - конец работе, прекрасно! Не придётся ехать по следующему адресу.
Перед самым уходом на вопрос жены, надо ли мне что-нибудь взять с собой, командир ответил:
- Зачем? Если не виновен, вернётся через несколько дней.
- Нет. Кто к вам попадает, скоро не возвращается, - печально констатировала жена.
Говорить о том, что мы, ленинградцы, не знали о происходящих в городе массовых арестах, не приходится: конечно, знали. И обсуждали. Правда, в сугубо своём, родственном кругу, да и то с опаской, осторожно. В тридцать седьмой - тридцать восьмой годы мало кто кому доверял. Бывало, отец отказывался от сына, сын от отца, - к сожалению, бывало. Об этом знали, говорили и недоумевали, поражаясь количеству арестов. Но думали как-то умозрительно, как о чём-то происходящем вне нас, вне наших судеб, - поэтому даже в самом страшном сне я и представить себе не мог, что когда-нибудь меня будут ждать в моей квартире вооружённые люди на предмет ареста. И всё-таки это произошло… В ночь с 4 на 5 июля 1938 года случился самый страшный страх в моей жизни. Все последующие страхи, а они были, и не единожды, ни в какое сравнение с этим ночным страхом не шли. Поэтому она, эта ночь, и запомнилась в мельчайших деталях и навсегда.
Машина прошла мимо Мраморного дворца к Дому Учёных, обогнув Марсово поле и решётку Летнего сада, выехала на улицу Воинова (бывшая Шпалерная), пересекла Литейный проспект и остановилась у ничем не примечательных ворот «Большого дома», о котором позже сочинились строчки:
На улице Шпалерной
Стоит волшебный дом:
Войдёшь в тот дом ребёнком,
А выйдешь - стариком.
По сигналу «эмки» ворота гостеприимно распахнулись и поглотили вместе с машиной все двадцать две весны моей жизни. Такие понятия как честь, справедливость, совесть, человеческое достоинство и обращение остались по ту сторону ворот.
В регистрационной книге внутренней тюрьмы НКВД я значился 605-м поступившим в её лоно в это ясное «урожайное» утро 1938 года.
-----------------------

…"Как-то во время поездки в Грузию, страну, которую я очень люблю, меня пригласили на банкет. Великолепный стол, несравненные грузинские вина. И тем не менее через минуту после начала торжества я почувствовал, что попал как кур в ощип: Сталина поминали чуть ли не в каждом тосте, пили за «отца-учителя», «светоча человечества», «великого организатора и вдохновителя победы над фашизмом» и тому подобное. Смириться и пить со всеми я не мог, знал, что совесть замучает. Не пить? Все будут терпеливо ждать, пока ты выпьешь. Я попытался попросить слово - куда там! И вдруг понял, что нужно делать. Когда тамада сделал алаверды ко мне, я встал и спросил:
Ответьте мне, пожалуйста, настоящий грузин кровную обиду прощает или нет?
- Нет, конечно, нет! - весело прокричали мне с разных концов стола.
- Так вот, настоящий русский кровной обиды также не прощает! Поверьте, я не хочу обидеть никого из сидящих за этим столом… Вы все милые, гостеприимные люди. Надеюсь, вы правильно поймете все, что я скажу, и не примете сказанное на свой счет. - Все затихли, а я продолжал: - В свое время в моей судьбе зловещую роль сыграли три грузина - Сталин, Берия и Гоглидзе. Благодаря этим людям я семнадцать лет мыкался по тюрьмам, лагерям и ссылкам. Сейчас я оказался в положении, когда вынужден пить в память одного из троих, а я этого не хочу и не буду!
Тягостное молчание нарушил один из министров, седой красивый грузин. Изобразив на лице сочувствие, он произнес:
- Да, печально, конечно. Но, дорогой гость Георгий, неужели вы думаете, что Иосиф Виссарионович Сталин знал обо всем этом?
- Э-э, бросьте! - резко ответил я. - Согласитесь, трудно поверить, чтобы глава государства не знал о судьбе почти двадцати миллионов его верноподданных.
В неловкой тишине застолье тут же кончилось. Вот вам и ответ, как я отношусь к памяти «отца всех народов».