Пелагея старая верит
в счастье сына -
где-то пехом он версты меряет
до Берлина.
Вести с фронта,
как дождь в засуху,
ходят редко.
К Пелагее зашла засветло
в дом соседка.

От дверей, лицом невеселая,
говорит Марья:
«Слышь-ко, Нинка моя тяжелая
от твоего парня»…

Пелагея гремит ухватами,
воду грея.
«Мы ведь Нинку твою не сватали, -
говорит Пелагея. -
Мало ли, кто летось хаживал
к твоей Нинке,
вот поди теперь и доказывай,
чье молоко в кринке.
Что вертелась-то Нинка около,
всякий знает,
только брюхом
моего сокола
не поймает…»

С чем пришла к Пелагее Марья,
с тем и вышла,
повернула соседку старая,
словно дышло…

Разрешилась Нинка от бремени
сыном к пасхе, -
безотцовщина, не ко времени,
не для ласки.

Пелагея в его сторону
глаз не скосит.
Только вскорости похоронную
ей приносят.

На крыльцо Пелагея грохнулась
сбитой веткой,
а потом по-дурному охнула
и - к соседке.

Не здороваясь,
мимо Марьи,
мимо Нинки -
как слепая, руками шарит
в теплой зыбке.

Из пеленок теплое тельце
вынимает.
Будто к ране,
мальчонку к сердцу
прижимает.

И еще ни о чем не ведая,
слышит Нинка:
«Ох, кровиночка моя бедная!
Сиротинка!»