Агнесс
А.М. теперь и всегда.
Однажды, длинным осенним вечером, я прочту тебе этот рассказ, хотя мы никогда не узнаем, что это история о нас самих…
***
В ночь со среды на четверг я проснулся с пронзительным и болезненным намереньем уйти от неё. Эта мысль вдруг показалась мне такой простой и очевидной, что бороться с ней было совершенно бессмысленно. А ведь ещё вчера вечером я засыпал, повторяя её имя - Агнесс.
Мы встретились нынешней осенью в базилике святого Петра. Я не был религиозен, меня просто всегда тянуло в древние катакомбы вечного города. Их сумрак и прохлада спасали от итальянской жары и от себя самого, живущего скучнейшей жизнью обычного клерка. Иногда по вечерам, на пару шахматных партий, ко мне заходили старые и новые знакомые по работе. И я был настолько мил, что никогда не выигрывал у них первым. На этом моя светская жизнь заканчивалась. Мне хотелось тепла, любви, и иногда я, до последнего, кружил в одиночестве по длинным итальянским улицам, чтобы не идти после работы домой, не слышать, как кто-то чужой снова стучит в мою дверь.
Но я встретил её… Она прижимала белые ладони к чёрной каменной стене и молилась - верх совершенства: жгучая брюнетка с неожиданно светлыми глазами цвета римского неба в первые дни весны.
Агнесс была несомненно самой верной из прихожанок собора: она ходила на мессу ежедневно и стояла в углу справа, закрыв лицо вуалью без мушек, таких популярных в итальянской моде того года.
Ежедневная процессия из церковной челяди, торжественно шествующая после литургии по длинной зелёно-золотистой дорожке вся, начиная от мальчика-служки и заканчивая архиепископом, густо заливалась краской, увидев её. Но не желание таило это смущение, не влюблённость. Глядя на неё, каждый перебирал, словно четки, свои грехи, как будто переживал их заново. Стоя рядом с этой кроткой, нежной земной женщиной любой понимал собственное несовершенство. Даже я. Особенно я. Может быть именно это и влекло меня к ней.
Иногда мне думалось, что предки Агнесс происходили из какого-нибудь уголка древней Бибкарты, возникшей в галло-романскую эпоху, и что в жилах нет и капли горячей крови латинян.
Она же, слушая мои доводы, смеялась, отмахивалась от меня белоснежной изящной ручкой и уверяла, что только Рим - её истинная родина, здесь покоятся её предки.
Я любил её, как люблю спелые оранжевые апельсины, как круглые хлебцы с золотистой поджаристой корочкой, как вереск на склонах гор, как огонь в камине. Любил, не зная, что люблю.
Каждый раз, когда вечно спешащая куда-то по узким улицам, стайка монахов затягивала «Tantum ergo» - я, посылая к чертям свою гордыню, благодарил мироздание вместе с ними. Но не за факт своего существования, не за возможность быть спасённым или проклятым - а только за то, что на свете есть Агнесс.
Мне были известны все её тайны. Её мечты. Я знал цвета всех её платьев, хотя не старался их запомнить. Я готов был жениться на ней будущим летом и даже пару раз мечтал об этом так, как ребёнок строгих родителей мечтает о мешочке засахаренных фруктов на Рождество.
Одно не мне давало покоя в те дни, когда она уходила лёгкой походкой по Аппиевой дороге в сторону старых пещер, в селение где, как говорила она, жили её родные - это был ключ, который она всегда носила с собой. Сколько раз я хотел идти вместе с ней, но она только повторяла: «Ещё не время». Я не спорил. Но вечером, оставаясь один в алых всполохах ярко горящего камина, я постоянно вспоминал о ключе Агнесс.
Этот маленький латунный ключ неизменно висел на длинной изящной цепочке, как тонкая восточная змея обвивавшей её талию. Ключ терялся в складках платья, но я знал, что он всегда там. Сколько бы я не спрашивал Агнесс от чего этот ключ, какую дверцу он открывает - она никогда не отвечала. Только зрачки её светло-голубых глаз становились чуть шире, а лицо принимало выражение абсолютной беззащитности. Меня охватывал стыд, которого я не знал прежде, и я прекращал пытать её вопросами об этом чёртовом ключе.
И вот сегодня ночью этот ключ зачем-то проступил в моих снах так явственно, вместе с мыслью о расставании с Агнесс, что я взял и поверил в вещую силу этого сна.
Или даже не так: я, видевший в Агнесс то, чего не было и никогда быть не могло во мне самом, вдруг почувствовал себя рядом с ней в самой настоящей опасности, словно пламенный меч святого Архангела Михаила, желавшего изменить мою природу, был занесён надо мной. Агнесс научила меня верить в предзнаменования - и я поверил. Оставалось только одно - сообщить об этом ей.
Сообщить о том, что я расстаюсь с ней в тот день, когда она вернётся в Рим - а значит завтра.
Но назавтра она не вернулась. Не вернулась и на следующий день. Я изводил себя ощущением безумной вины перед ней. Того самого чувства, которое мне было раньше совершенно незнакомо. Я предал её и вот кто-то, мне неведомый, знавший, что я усомнился в ней - наказал меня.
Я сидел в своей конторе, не глядя в деловые бумаги - только в окно, которое выходило на узкую улицу, ведущую к холму Юпитера. Именно здесь Агнесс должна была пройти. Что-то определённо умирало во мне. Я и не знал, что так люблю её.
Через три дня около полудня, на мостовую упали первые тяжёлые капли дождя. Агнесс показалась на дороге у самой вершины холма. Мне показалось, что она была измучена. Я бросил всё, и, не обращая внимания на громкие призывы управляющего вернуться на место - выбежал на улицу.
Я устремился ей навстречу и был заворожён её движениями, ее походкой, которая вдруг потеряла лёгкость, но обрела что-то иное - может быть ощущение того, что земля под её ногами стала не только источником счастья, но и страдания. Дождь лил и лил…
Мне казалось, что пока Агнесс спустится с холма, дождь затопит улицу, и в тёмной воде замелькают плавники допотопных рыб.
Это ведь был настоящий потоп, словно бог хотел смыть нас с римских улиц до того, как мы обретём друг друга снова. Но вот она встала передо мной. Я обнял её так сильно, как только мог, а потом, схватив за руку, побежал вместе с ней в сторону дома.
Я казался себе Ноем, спасавшим от потопа не целый ковчег зверей, а только одну, оставшуюся на земле женщину, - а значит бесценную для меня.
Мне хотелось поскорее разжечь огонь в камине, заставив превратиться в пар все эти библейские воды, насквозь пропитавшие наши одежды. В своем желании я обезумел настолько, что бросил в камин первую попавшуюся книгу, лежавшую на столе, и спичку ей вслед. Огонь вспыхнул мгновенно.
Я впервые снял с неё платье, и латунный ключик кротко звякнул, упав в темноту вместе с ним. В нас с Агнесс было больше огня, чем во всех каминах этого города. Больше огня, чем мог вместить в себя этот вечный город.
Мне казалось, что я вижу светлый круг, подобный кольцу Сатурна над головой Агнесс этой ночью. И я, отмеченный всеми смертными грехами, свечусь вместе с ней. Откуда-то из самых глубин, из сумерек подсознания во мне снова появилось это странное чувство: благодарность всевышнему за безвозмездность его даров.
Дальше всё было просто: к утру Агнесс заснула. Я отстегнул от латунной цепочки изящный ключик и влекомый только инстинктивным чувством подошёл к собственной двери, которую ежедневно открывал совершенно другим ключом с той, внешней её стороны. Вставил ключ в замок. Он подошёл. Я повернул его, и дверь открылась легко. Однако за дверью не оказалось знакомого мне, старого коридора, с длинным рядом газовых ламп и потрёпанным ковром - за ней был рай.
Такой, каким его представляют все жители этой земли; описывают все святоши: белоснежный, золотой, сверкающий изумрудами и сапфирами. Бесконечный. Где-то, очень-очень далеко, на высокой священной горе восседал совершенный бог, и ангелы, подобные Агнесс, пели вокруг него.
Я хотел было сделать шаг вперёд, но хмурый седой старец преградил мне путь.
Он произнёс всего несколько фраз, но пока я смотрел в его светло-голубые глаза, я увидел в них Агнесс.
- Отдай мне ключ, Бес. Я Святой Пётр. Я отпустил её из рая только потому, что она выбрала тебя, а любовь заключена в свободе выбора. И пусть она не ходит к холмам - вход в ад в ином месте, она не спасёт души грешников, не выпустит их. А у дверей рая уже столпились чистые духом. Пропусти их.
Я обернулся и увидел, что за моей спиной выстроилась длинная призрачная вереница людей в белых одеждах, уходящая за пределы моей комнаты прямо в окно, а оттуда - вдаль, до самого светлого утреннего горизонта.
Я вложил ключ в руку Святого Петра. Вереница призраков длинной белой нитью в райскую обитель почти мгновенно. Дверь закрылась.
Я отступил от нее. Агнесс действительно была ангелом, вот в чём крылась причина моего суеверного страха перед ней. Я обернулся к постели - она безмятежно спала в моей комнате, в моей земной комнате, которая при наличии гостей всегда имела вид скромного жилица обычного клерка. Игравшие со мной в шахматы душу на кон ставили сами, без особого моего желания, под утро, когда теряли то, что действительно имело для них цену - бумажник и костюм. Душа же уходила за бесценок.
До этого, возвращаясь к полуночи под напором тьмы, царившей снаружи и внутри меня, я открывал свою комнату ключом, менее красивым, но более надёжным, чем ключ небесного ангела неведомым образом полюбившего меня, и видел эту комнату в истинном свете. Это была одна из маленьких уютных комнатенок ада, типичная для беса моего ранга, имевшего скучную должность игрока-искусителя.
Выдержанная в чёрно-багровых тонах и раздражавшая меня не меньше, чем всех желающих потерять в ней собственную душу.
Агнесс проснулась. Увидев осиротевшую латунную цепочку, свисавшую с пояса её зелёного платья, аккуратно повешенного мной на спинку старого
стула, она улыбнулась и тихо сказала:
- Вот теперь мы действительно дома.
В мою пыльную комнату заглянул луч снова ожившего солнца. Собор Святого Петра был ещё скрыт туманом, огонь в камине, обычно поднимающийся и пылающий из самой преисподней - погас.
Я обнял Агнесс. Дверь в рай открывается из ада, дверь из рая - в ад. Хороший ход. Интересно, знают ли об этом Бог и Дьявол? Я больше не был бесом, она не была ангелом. Мы были только что отчеканенной звонкой серебряной римской монетой, с изображением двух божеств на «орле» и «решке». Боги меняются, рисунки стираются, но серебро остаётся серебром, даже переходя из рук в руки, из страны в страну. Остаётся только суть, только любовь.
Люцифер улыбнулся и вслед ему улыбнулся Иисус. И пока длилась их улыбка, я успел записать на белом листе всё, что случилось с нами, Агнесс.
И хотя лист остался чистым - однажды, длинным осенним вечером, я прочту тебе то, что успел написать на нём, хотя мы никогда уже и не вспомним, что это рассказ - о нас самих. Когда солнце займёт свой полуденный трон - ревнивый бог сотрёт из нашей памяти всё, что началось в базилике святого Петра, оставив нам только одно желание - желание быть рядом вечно…