сказка 17
СУДЕБНАЯ РЕФОРМА

В этот день его царское величество был резов во время утренней пробежки, улыбчив за завтраком и превосходно остроумен на смотре племенных жеребцов.
Бросая бравые диагональные взгляды, царь до полудня расхаживал по государству с инспекциями.

- Эт-та у меня што?
Любуясь, спрашивал он у сопевших за спиной бояр.
- Сиречь стратегический запас репы
Подозрительно мужественным голосом отвечал какой-нибудь боярин.
- Сверху погнила - сие в целях заблуждения вражеского. А в середке - самый смак скусу необычайного на случай, упаси Бог, войны длительной и беспощадной.
- Орлы!
Отрывисто говорил царь, не глядя протягивал очередной орден, и правительственная комиссия шагала дальше.

- Эт-та у меня хто?
- Эт-та, надежа, водяное озеро, для вражеской конницы вплавь непреодолимое. На том берегу матрешечный завод малый огромной мощности, а слева от него котлован под новую пасеку.
- Молодцы! Фламинги!
Царь бодро сбегал вниз и со дна котлована осмотрел приличный кусок неба.
- Красотишша! Неба пчелам не жалеть! Ихние меды нам еще потребуются.

К полудню государь роздал все наличные ордена, заложил себе два памятника, конный бюст и стелу с глазами, и велел пикничать.
- Чего-с?
Переспросил один из ближних бояр.
- Откушать на природе изволю…
Царь повернул корону козырьком назад, что означало конец официальной части, и поманил шута.
- А ты, Сеня, суды подь и по праву руку воссядь. Ноне за едой государственный вопрос решить надо.
А потому как колокольчик тока у тебя - ты и председательствовать будешь.

Когда озадаченные бояре расселись вокруг скатерти, когда царь сделал первый надкус здоровенного ломтя говядины, когда испил первый ковшик, когда икнул ему вслед, шут тряхнул звонкой своей башкой, и царь выпалил:
- Война…
Бояре от неожиданности поперхнулись, казначей посолил себе туфли, а шут засмеялся, но как-то несколько боязливо.
- …правонарушениям!
Договорил царь, открывая вилкой раковину и глядя устрице прямо в глаза.
- Пора, пора, робяты. Ишь ты, сурьезная какая! Съем я тебя ноне, матушка, съем!
Откушав устрицу, государь подождал отрыжки, исполнил и, томно осмотрев появившийся живот, сказал:

- Сами посудите. Ежели раньше на кажные десять дворов по одному преступнику приходилось, то теперя в среднем наоборот.
Убивств, слава Господу, не имеем.
- Но хомутов кражи!
- Но крики непотребные по ночам!
- Личную царскую пугалу на сельскохозяйственной выставке исковеркали!
- Надысь бабу татуированную в селе видели, в колодец сморкалась.
- Сезон еще не открыли, а в лесу половина медведей с фингалами бегает.

Ежли дальше так пойдет, то замест правового гусударства мы с вами шайку бандитскую возымеем.
А там и до конституции недалеко.
Меры нужны, бояре. Крутые, но жесткие. Скорые, но быстрые.

Бояре молча глядели в скатерть.
Большинство перечисленных деяний, включая ночные вопли и двух отлупленных медведей, приходилось на долю оратора.
Редко имевшее свое мнение духовенство синхронно перекрестилось и нейтрально вздохнуло.
Шут, весь в воспоминаниях о сельскохозяйственной выставке, которую они с государем приняли спьяну за вражескую оккупацию, улыбнулся.

Ночная пешая атака из кустов да под молодецкий свист была хороша. Сторож забаррикадировался в будке, а два ухаря, размахивая колпаком и короной:
- валили ларьки,
- прыгали сквозь стенды,
- допросили с пристрастием пугало
- и расстреляли его картошкой.
Государь с рупором обошел весь племенной скот, не погнушавшись крикнуть в ухо даже маленькому декоративному хомячку, а шут скрещивал коня и курицу до тех пор, пока конь был в сознании.
Разогнавшись от самой околицы, царь пробил дверь сторожки, выхватил из рук ополоумевшего сторожа трещотку и заснул.
Шут до утра бродил среди поверженных экспонатов и опочил на восходе головой на чурке для разделки туш.
Боярину-пропагандисту стоило больших трудов убедить общественное мнение в нормальности и даже некоторой необходимости происшедшего.

- Повелеваю!..
Государь встал и поднял руку. Все замерли.
Бояре оттопырыли уши, воины широко раскрыли глаза, духовенство принюхалось.
- Постоку поскоку страна у нас выдалась невеликая, то сослать преступника некуда.
Сказал царь и нахмурился.
- Но поскоку постоку ужесточение наказания есть веление времени…
Государь свел брови воедино и нахмурился до предела. Все застыли.
Шут посмотрел в царев профиль и мысленно ахнул. Степень непреклонности на лике его величества полностью совпала с таковой же на медалях и монетах.
Это не предвещало ничего хорошего, а предвещало только плохое и в очень крупных размерах.
- Повелеваю. Отныне преступивший всякий да будет наказан одинаково за любые деяния против совести и закона. Единым наказанием для всех будет теперь смертная казнь!

Высокое собрание оторопело, покрылось потом, похолодело и вздрогнуло. Поевши, государь не раздобрился обычным порядком, а вдруг поддал такого парку, что дышать стало трудно.
Судебная реформа давно уже просилась на свет, но никто не мог представить ее в столь кровожадном виде.

- Это как же… Таперича, что-ли, ежли перышко с гуся оборвал - на плаху идтить? Пискнул кто-то из чернильных вождей.
- Почему же сразу на плаху?
Немедленно отвечал государь.
- Зачем же вот так буквально слово-то в слово… Шире надо мыслить, бояре. Как там римляны говорили?
Суров закон, но и я не дурак. Вот. Помню.
Зачем же сразу на плаху?
-Сначала на дыбу.
-Потом на кол.
-А потом уж на плаху.
От тогда-то порядки у нас сами собой заведутся. А перышки не с гусей чужих надо драть, а в лавке за собственную копеечку покупать.
Так что вот вам закон, и дайте мне его соблюдение.
И чтоб у меня преступники на свободе не шлялись! Ловить повсеместно безо всякого отдыху, складировать до суда на конюшне.
Мне к завтрему черную мантию и парик. И молоточек. И пенсне протереть, использовать буду. Все. Все свободны.

Бояре, которым не дали обдумать и высказать, удалились недовольные и надутые. Бодрые во всякую погоду воины ушли такими же, как и пришли.
Духовенство исчезло неслышно и из-за популярной в своей среде привычки кадить дымом почти невидимо.
Дождавшись, пока опустеет полянка возле конюшни, шут плюхнулся на траву рядом с государем и глянул ему в глаза.

- Ну, маху немного дал… Увлекся.
Сразу же признался царь.
- Хотел, вишь, как строже, а вышло страшнее некуда.
И глазки ты свои в меня не вперяй, при себе содержи. Сам вижу, что перебрал. Однако слово-то - не воробей… Чего делать-то будем? Ась?

Корона и колпак с бубенцами совещались долго и тихо. Затем по очереди кивнули и пошли во дворец.
А на дальней околице государства уже вовсю шли аресты, поимки и задержания. На центральную площадь приволокли незнамо откуда плаху, и неродовитый одинокий энтузиаст до поздней ночи точил рядом с ней огромный, ржавый, тупой, дурацкого вида, древний, но все же очень и очень стальной топор…

…Позавтракав на скорую руку (картошечка, салатик, там, баранинка, сальце, хренок, хлебушек, яички, блинцы, маслице, поросеночек, курочка, яблочко, супчик, вареньице, кофеек, луковка и шоколадная лошадь), его величество отправился на конюшню.
- Вот, государь! Самые презренные из рабов твоих тебе салютуют! На колени, злыдни! Царя приветствовали две людские оравы.
Одна, поменьше, всячески понукала и покрикивала, демонстрируя служебное рвение.
Другая, числом поболе и лицом попроще, боязливо повиновалась.

- Бандиты, стало быть?
Вопросил государь, с интересом оглядывая задержанных.
- Ирод на Ироде, твое величество!
Подтвердил не очень-то родовитый, но весьма ретивый боярин.
- Кого ни потрогай - сплошь имущества крадуны, властей хулители да страмцы моральные.
А еще вон та баба, так та самое себя подстрекала на супружью измену.
А энтот вон сиволапый во все чужое одет и со спичками возле амбара пойман.
А у энтого вон его морда такая страшная, что с ней на людях появляться уже само по себе преступление.
А вот эти семеро…

- Довольно.
Прервал его государь.
- Сам вижу, что не ангелы собрались. А ведите-ка их, господа судьи честные, на Злобное место. Там и рассудим.
- Куды? То есть… как бы не понял… Куды?
Удивился боярин.

- Куды… Родную историю, гляжу, стали подзабывать.
Царь поднял очи горе и уставился вдаль.
- Али запамятовал, боярин, как прапрапрапра… и так далее… дедушка твой на этом самом месте эта… с драконами воевал?
Как победил их к едрене фене и в колодец с размаху бросил? И что многих других злодеев издревле туда же бросали?
Легенда-то вон, она же зря-то гласить не будет. Два тебе, боярин, за историю и географию. А ну-ка, пошли за мной!

Скорым шагом государь направился куда-то за огород, и за ним в спешке последовали бояре, а за ними подталкиваемые стражниками лиходеи.
Спустя минуту ходьбы его величество свернул влево, затем вправо, затем наискосок через поле, затем отразился от двух каких-то бортов в самую середину заросшего лопухом пустыря и возле какой-то гнилой постройки остановился.

- Вот!
Перст его величества указал вертикально вниз.
- Вот оно, соотечественники, исторически значимое трижды проклятое памятное место былых коллизий.
Точка в точку на этом, значица, месте в одна тысяча, там, было дело, понимаешь, году…
Короче, битва была. Прямо здесь. Они ему огонь из ноздрей пущали и когтями сопротивлялись… Вот.
А он их, в силе-то уступая, хитростью по одному превзошел. Да.
И, ввиду численного преимущества, далеко не сразу, а постепенно к вечеру палицей успокоил.
Ну. Как легенда гласит, с той самой поры и поныне сидят в этом колодце кинутые туда драконы и от тоски смертной воют. И прохожим людям правду вещают. Ага.
А с ими вкупе и победитель их, который, победу однозначную празднуя, по хмельному делу слегка оступился и к им туда за компанию улетел.
Вот этому нас учит история. Нда.

С ими там тоже правду вещает. Это помните.
Короче, всех, кто сегодня виновен выйдет, в кладезь сию с размаху и покидаем. Лады?

Дождавшись, пока выразит согласие последний боярин, государь сел на краешек замшелого колодезного сруба и поманил к себе первого из отловленных. Тот подошел в сопровождении своего обвинителя.
- Голоси, муж честной.
Велел государь.
- Так что, величество, по карманам, змей, шарил!
Доложил обвинитель поставленным в думе изрядным басом.
- Как я мимо-то днесь иду, а он, упырюга, себя по карманам шарит.
- Себя?
Переспросил государь.
- Именно. Да так ловко, злобуин, пальцы-то свои распустил, так он бойко-то карманишки свои обшнырял, что и сумления в том нет - на себе, ворюга, тренировался, перед выходом на работу. Метнуть его первого - и дело с концом. Приказывай, государь.
- Так-так… Крал, значица…
Размыслил царь.
- Ну а, к примеру…

- А сам-то?!! Сам-то?!! Сам-то?!! Сам-то?!!
Дикий рев из колодца был столь внезапен и громогласен, что многие из присутствующих восприяли коленями твердь, а наименее сильные духом оросили портки.
Один царь, нога на ногу, ни тени на лике, взор ясный, приставил к уху ладонь:
- Как-как?

В глубине колодца что-то звякнуло, и далекий голос коротко изложил:
- Сам-то, боярин, ден десять тому, с царского стола золотую перечницу перед уходом в сапог и две вилки стыдно сказать куда. Опа!

Лицо государя потемнело. Гневные вопросы были в упор.
- Тако ли, боярин? Справедливо ли оракул толкует?
Ошеломленный боярин, держась за грудь, стоял нем.
- И еще тапки женины носит из экономии. А свои в сундуке лежат. А она тем путем простужается и болезни имеет. А также на именинах архимандрита за спиной его священства над его священством смеялся и позы дерзкие принимал.
Сообщил колодец. Потом там зевнули и добавили.
- Хрен парчовый…

Государь встал и прошелся.
Государь остановился и выкинул руку влево.
Государь повелел:
- Оба! Сюда! Виновны! Стоять и прощаться с жизнью! Эй, кто там! Другого давай веди!

На подрагивающих ногах подошли обвинитель и обвиняемый.
С боярином испуг сделал тик, с его сермяжной жертвой случился лицевой паралич.
- Так… это… он… сей…
Залепетал обвинитель, тыча в крестьянина.

- Бабы говорят, помыться спокойно нельзя…
Донеслось из колодца.
- Как, говорят, разденутся - так он со своими моргалами тут как тут. Из кустов на них дышит и неприличным образом суетится.
А в церкви грошик опустит, а два подымет.
А клячу свою архимандриту как юную каурую кобылу продал, хотя вовсе это старый жеребец пегий, ежели поскрести.
А на ярмонке, пьянствуя, три больших государственных секрета шинкарю пропил. Вонь усатая…

Государь от гнева заслонил дланью очи.
Государь, не в силах сказать, махнул ручкой.
Государь справился с собой и подозвал следующих.

Неродовитый, но весьма активный боярин, ловко перебирая коленями, приблизился столь скорым образом, что собственные его вопли едва поспевали за ним.

- Диавольскому наущению поддался я, надежа!
Не вели казнить, вели возместить!
Обе иконы сей час же архимандриту обратно где взял покладу! Он старенький, не заметит!
А хулительные в твой адрес слова не по трезвому состоянию говорил, а по пьяной лавочке каркал, за что нет мне прощения, но на оное уповаю!
А мешок с гвоздями сей же месяц в казну верну, и досточки верну, и кирпич, и участок!
А корона твоя никак с помойным ведром не схожа, и за те слова козий я самец криворогий, ишак горбатый и сапогом топтанный шкура собачий!
Не вели кидать, вели речь держать!
И в заядлом плутовстве своем гад я шипящий и нахал бессовестный, но за батюшку-царя голову без звуку отдам, а равно хам, невежа и в дому своем деспот, но за царя-надежу умильного вот кишки мои и вот она вострая сабля, и ишо чтоб я сдох и ни единым вяком не пикнул, но ради славы отечества и царя превеликого мудрого всеблагого праведного со многия умы во лбу и крепкия силы в руце чего хошь моментом на плаху складу, а ишо блудун я подъюбочный и вертлявый побочный сын хвостатой твари дрожащей, но за житие государево и родины покойные дни с радостию моей усекновению предадусь, ибо…

Никто боярина не прервал.
Говорил он дотемна, не повторяясь. Много слов было сказано, и утрамбована была челом трава, земля и глинистые слои.
Кто-то вылез из колодца и ушел, позвякивая, во дворец, с кем-то под руку в тяжелой короне.
Растворились в воздухе и из-за общей усталости не сразу поняты были два тихих слова:
- «Амнистия. Всем.»
С наступлением темноты уснула дневная стража, и разбрелись по местам проживания обвиненные во грехах.
А боярин все каялся и превозносил. Потому что было чего сказать о своих прегрешениях и о многих достоинствах нынешнего монарха.
Который, выпивая в погребе очередной, коротко говорил:
- За справедливость!
И бубенцы согласно кивали в ответ, звонко соприкасаяь с острыми краями короны.

сказка 18

В это утро его величество государь, желая порадеть отечественной науке, вместо зарядки взял во белы руки сачок и принялся лично ловить в саду порхающих и гудящих существ.
С тем, чтобы, по собственным его словам, «совместить членовое размятие с пользой для отечественной жукологии, мухографии и прикладной насекомике».

Личная коллекция государя насчитывала уже около полутысячи маленьких сушеных созданий и послужила основой для множества научных изысканий и опытов.
В частности, путем многодневных экспериментов государем было установлено, что некоторые из насекомых способны не только размножаться:
- но даже любить друг друга,
- а также предавать,
- бросать,
- проклинать,
- и в отдельных случаях даже осмысленно измываться.

Среди научных методик, употребляемых государем, преобладало простое тыкание иголкой, однако в систематизации насекомых ему равных не находилось.
Поскольку латынь считалась не столько языком, сколько пустым баловством, обозначения придумывались исключительно с применением родной речи.

Поэтому в царской коллекции «хвостокрут листожрущий» соседствовал с «побегушкой многолапчатой», а «синебрюхий красноглаз» возглавлял семейство, к которому относились, в частности, «мимолет гудучий», «травояд мутнокрылый» и «шестиног уморительный».
Обыкновенная муха в данной системе именовалась как «кусалица всепогодная».

Сразу за кустами крыжовника государь, погнавшись с сачком за каким-то бойко прыгающим кузнечиком, отловил не его, а поднявшуюся из травы сонную голову шута.
- Востронос бубенчатый!
Весело крикнул государь и присел рядом. Шут, в виду теплого времени года ночевавший на воздухе, приветствовал государя таким мощным зевком, словно бы за ночь в его легких создался вакуум.
- Здоров буди, твое высоковеличество!
Произнес он, вручную открывая глаза. И икнул попой.
Это была его первая на сегодняшний день шутка.