Сказка 9

В это утро его царское величество был тих, как улитка, и скромен, как горошина на бахче.
В это утро надежу-государя нашли спящим на помойке голландского посольства. Причем сначала его нашли воры, оставившие на его величестве только рейтузы, потом его нашли куры, оставившие на нем же свои следы, и только потом спящий монарх был опознан вышедшим подымить конюхом.

Вчера в посольстве подписали на веки вечные какую-то бумагу о шести пунктах, затем выкатили бочку с чем-то таким, что горело в ложке, затем царь с шутом взялись за ковшики…
Теперь его величество сидел с гудящей под короной головой и пускал серии несмелых улыбок по адресу своей второй, непьющей и некурящей половины. Ходики на стене давно показывали на опохмел.
- Сеню-то нельзя ли позвать?
Тихо спросил царь, глядя в пол, от которого было очень трудно оторвать ноги.

Государыня молча встала и с каменным лицом вышла. Государь мгновенно опустился на четвереньки и побежал к кованному сундуку, в котором…
- Не ищите, батюшка! Маманя велели подале убрать, а недопитую в окно вылили.
Голос родимой дочери был более чем прохладен.
Она стояла в темном углу горницы и слегка двоилась. Царь подождал, пока пол перестал изгибаться и пружинить, переполз на стульчик и оттуда внутриполитически улыбнулся.
- А я тебя и не заметил! Така ты у меня ладушка спокойная, что я и не заметил! Така красота растет, така лебедушка! Глянет - как рублем одарит! А нам денег не надо, нам бы вот…

Двое постельничих, громыхая сапогами, внесли шута и положили посередине на ковер.
Шут был визуально мертв, исполински грязен и не дышал, а только попискивал при надавливании. Один башмак его был значительно больше другого, так же как и у царя, который, окинув соратника критическим взглядом, сказал уставившейся в потолок дочери:
- Вот до чего доводит неумеренное-то потребление! Алкоголик! Кабы не он, так вторую бочку бы и не открывали. А кабы не она…

Постукивая жезлом, вошел боярин со свитком и, загородивши красный нос бумагой, и стал докладывать:
- Нота и счет от его высокородия голландского посла!
- За потраву четырех фикусов в кадках,
- за избиение статуи Вольтера,
- за семьдесят два щипка пословой жене,
- за две ее юбки,
- за поломку музыкального ящика барабанными палками,
- за снятие цирюльником кастрюли с головы посла,
- за глупые по этому поводу шутки,
- за портрет посла в прихожей
- и отдельно за банку краски,
- за всю посуду в доме
- и за стекла в доме напротив,
- за омовение рук и химические опыты в аквариуме,
- за пилюли и компрессы для посла, его жены и их доктора,
- за разрушение обоих отхожих мест,
- за бенгальские огни
- и за вызов пожарных отдельно,
- за постройку новой печки,
- за сбитый флюгер,
- за прыжки в шпорах на перины,
- за…

- Война?!
Выдохнул сизым маревом царь.
- Сорок шесть гульденов с мелочью.
Отвечал боярин, заглянув в конец свитка.
- Половину прочитал. Дальше перечислять?
- Не надо!
Твердо сказал царь.
- Верю. Тебе - верю. Так не война?

- Мы с имя вчерась договор мирный подписали, ежли твое величество забыл. Перед тем как… Войны не будет!
Суровый боярин стоял с высоко поднятой головой, но ноги его давно разъехались по полу, а сапоги на них были надеты ошибочным образом и задом наперед.
Боярин ведал промоканием и громогласным зачтением международных документов, а также, судя по опаленным бровям, яркому даже в сравнении с царским носу и торчащей из кармана селедке, участвовал в торжествах по этим случаям.

- Ну и слава Богу…
Бормотнул, обшаривая его глазами, царь.
- Ты скажи скорей - пронес?!
- Так что матушка-государыня на крыльце конфисковали и ручкой по морде приложить изволили-с! Полный графин был…
Боярин развел руками и, лишившись опоры о стол, упал навзничь. Шут, на которого упали, пискнул громко и обиженно.
- Моченьки моей нетути!
Пожаловалось его величество.
- Горит все во внутрях, душенька проснулась, матом лается, сполоснуть бы ея! Слуги вы царю, аль нет? Дыхните хоть на меня!
- Положение не позволяет.
Осмысленно сказал из-под боярина шут и снова запищал.

- А орден, который твое величество посольскому повару к бороде прицепил, выстригать пришлось.
Доложил боярин. Человек разумный и знающий свои возможности, попыток встать он не делал.
- И еще твое величество с послом в карты игрались на желания.
А долги записаны, и твоему величеству:
- орлиное чучело скушать предстоит,
- две недели не снимая на коньках ходить
- и от их высокородия твоему же величеству восемнадцать тысяч щелбанов.

- Ничего. Поболе проигрывали.
Нервным кивком царь сбросил на постель корону. Опустевшая и иссохшая царская душа, держась за сердце, потерянно бродила по гулкому желудку.
Царь почесал затылок и вспомнил. Радостно взмахнув руками, он вскочил, но тут опять вспомнил.
- Третьего дня выпил… В шкафу стояла, от моли. Крепкая была…
- Постыдился бы при подданных-то своих!
сказала, входя с графином, царица. Царские глаза выпучились на графин и громко моргали, боясь обмануться.

- Это да… Подданные мы… Что есть, то есть…
Согласился по-прежнему горизонтальный боярин.
- И родители наши подданные были, и мы, конешно, грешны…
А кто не подданный - таковые у нас и не живут.
Таковые есть только дети, они же бабы, они же священники.
- Священники пьют кровь Христову,
- мы - народную,
- бабы - нашу.
Дети же сиречь спиногрызы и короеды, равно как и цветы жизни, аромат коих временно с винным не совпадает.

По причине складного многословия этот боярин считался при дворе теоретиком. Он также иногда ругался во сне на неизвестном языке, за что ему как-то по пьянке был пожалован диплом.
Объемистый том бесед боярина с его говорящим попугаем готовился к переизданию.

- Похмелитесь уж, гиганты!
Царица поставила на стол графин, оценила трепет мгновенно изготовившегося к прыжку супруга и, покачав головой, удалилась.
Царь прыгнул. Стол упал, НО ГРАФИН НЕТ.
Графин забулькал и заклокотал, графин пролился дождем и Божьей благодатью на заблудшую куда-то в слепую кишку и готовую там преставиться царскую душу.
Молча вошла и вышла царевна. После нее остались соленые огурцы на столе и укоризна в воздухе, которую, однако, заметило только зеркало.

- Ты, батюшка, осторожней!
Забеспокоился плоский под боярином, но заботливый шут.
- Ты крепись, с маху-то всю не выдуй! Сам захлебнешься и нас погубишь!
Ты нам с боярином-то оставь!
Ты графин нам покажи - мы тогда встать сможем!

Мужественный царь за волосы оторвал себя от графина и широко улыбнулся. Силы и бодрость, приятно покалывая, возвращались в его ликующее тело.
Царь шагнул к четырем протянутым с пола рукам и бережно передал им графин. Затем повернулся, молодецки покрякал и водрузил обратно слегка погнутую корону. За спиной его две хари попеременно улыбались и булькали.
- Вот и праздник кончился!
Сказал государь-батюшка.
- Вот и ладненько. Подписали, погуляли - и хватит! За работу пора. Дела ждут. Умоемся - и в карету.

На архимандритовой пасеке пчелы новый мед вывели. На вкус как поцелуй девичий, но брага из него крепче бомбы взрывается.
Импортерам чужеземным доказать надо, что напиток это, а не отрава. Посему на испытания добровольцы нужны. Кто поедет?

Царь не обернулся. Он знал, что за его спиной мгновенно вытянулись две длиннющие руки, одна с привязанным бубенчиком, другая по локоть в чернилах.
- Ну, и я во главе.
Заключил царь.
- Собирайтесь. Дело государственное, семьям - ни слова!

Евгений Шестаков