сказка 7

В этот исторический, куда только не занесенный впоследствии день торжественно принимали султанского посланника с дарами.
Довольный вниманием далекого собрата, царь давал сегодня фуршет, ассамблею, бал и брифинг. Всю ночь и полдня готовились.

Встрепенувшиеся придворные вырядились так, что вороны в саду восхищенно заткнулись, и каждые пять минут одна из них грохалась с ветки обземь. Перелицованные дедовские костюмы наряду с найденными у зеркал индивидуальными образами смотрелись бойко и по меньшей мере оригинально. Оглядев свою бедовую камарилью, царь остался доволен.
- Орлы!
Сказал он, ослабив давящий шею бобровый галстук.
- Джентельмена! В огонь и в воду! Сокола! Разойдись покамест.

Царь подустал, его одевали еще с вечера, перерыв все сундуки и комоды.
В одном из них нашли даже моль, которая помнила битву при Калке, хотя помнила плохо и не смогла сообщить ничего нового, кроме подтверждения самого факта.
Перемеряв сотни одежек, государь в итоге остановился на неброском сочетании красного и зеленого цветов в обрамлении канареечных полутонов.
От понравившейся царю черной с блестками вуальки на корону его отговорить так и не сумели.

- Смотри, государь
Балагурил шут, неожиданно почувствовавший себя как рыба в воде.
- Не поймут тебя заморские-то! Удивишь преждевременно. Али бубен мой возьми, тогда логично будет!
- Отзынь!
Отвечал самодержец, напряженно взглядываясь в зеркало. В новом наряде он никак не мог отыскать в себе характерные черты отца, грозного воителя и потрясателя чужих устоев.
- Вот прикажу тебя в пуху вывалять, тады посмотрим, кто из нас от какого Кардену! Бретельки мне сзади поправь, не дотянусь.

В горницу вбежала заполошная царевна. Рот ее противу вчерашнего удвоился, а коса была заплетена с другой стороны и болталась перед носом.
- Тятя, опять помаду уперли! Конюхи уперли, опять сожрут!
- Предупреждать надо, когда входишь!
Взвизгнул побледневший царь.
- Чего с лицом сделала, дура?!
- Да, тьфу!
Махнула рукой царевна и унеслась, оставив за собой облако пудры. Пудра была немецкая и ранее использовалась против тараканов.

- Дети.
Вздохнул шут, начищая бубенчик.
- Нам - политика, им - танцы.
- Бабы!
Сказал царь.
- Одна пыль в голове. А ты - политик, ага! Прям как я - ведро картошки!
Царь гоготнул, но слишком сотрясся, и половина застежек со стуком упала на пол. Исподнее у самодержца было в цветочек, и на каждом цветочке сидела пчелка с кружечкой медку. Шут позволил себе улыбнуться.
- А я-то удивлялся - куды шторы из Грановитой пропали? А они вон они! Шутник, величество, шутник!
- Матерьял хороший.
Смущенно оправдался царь.
- А на шторы короток. Да мне-то все равно! Царица пошила, не выкидывать же.

- Ты, величество, зазря так упираешься. С нашими-то бородами ансамбель страшненький выйдет. Уж лучше бы в шутку Посейдоном оделся али тритоном.
- Каки тебе шутки!
Возмутился царь.
- Договор подписывать будем!
О ненападении друг на дружку.
Ежели не подпишем - знаешь скока всего пострадает! Это тебе не по манежу бегать. Это же живой бусурман! С им надо дело так вести, чтоб у его от нашего могущества и сурьезности в глазах рябило!

- Все готово, батюшка!
Крикнула, заглянув в горницу, царица.
- Тебя ждут! Выходи, сделай милость.
- Лечу!
Буркнул царь, прилаживая на фуражку корону.
- Фейерверку минутная готовность! Скажи, чтоб как голову вздену - пущали!

Выход царя-батюшки на церемонию переговоров стал впоследствии отдельным историческим фактом и вошел во все учебники как самое удачное применение пороха в международных делах.
Точность тогдашних ракетных устройств была невелика, нечаянные отклонения в сторону были часты, а настоянный на жабьих бородавках порох, наоборот, весьма силен.
Взвиваясь над сараем со здоровенной ракетой в заду, государь и не помышлял о таких вещах, как психологическое воздействие на партнера по переговорам.
Совершая неуправляемый, с нынешней точки зрения, полет по окружности, он думал только об одном - о том, какая в мать его Бога тыкву падла осмелилась посягнуть.

Плавно приземлившись на лужайке в шаге от султанского посланника, государь сделал книксен не по ошибке, а от того, что не спружинить ногами было бы просто неразумно.
- Вай, дурдом, какой батыр!
Промычал враз одеревеневшим языком посланник и пал перед его царским величеством на колени.
Его царское величество вынуло из своего зада дымящуюся ракету и тупо на нее уставилось.

- Живой, батюшка!
Выдохнул единым разом двор.
Царица справилась с обмороком и в бессилии навалилась на дочку, которая от испуга и напряжения сплющила в комочек сорванный с руки браслет.
Шут перекрестился и, разряжая обстановку, прыгнул с бордюрчика в бассейн. Вынырнув, он пустил изо рта фонтан и благим матом заорал что-то религиозно-благодарственное.
Штатный летописец стоял с округлившимися глазами, держа в голове смутные образы потомков, которые в любом случае не поверят, даже если рукопись дойдет в подлиннике.
Чумазых пиротехников держала за бороды бдительная стража. Все ждали царского слова.

- Как бы что-ли с прибытием!
Нашелся, наконец, государь.
- Меня, в смысле. Нда. Дело рук человеческих! Аки птицы теперь, значит… Аки посуху! Аки… Сеню выньте! Тонет, гляжу.

Все оборотились к бассейну. Не умеющий плавать, но доблестный шут барахтался в воде, отвлекая на себя духов летального исхода.
Его вытащили из бассейна и усадили на землю. Шут тек ручьями и, улыбаясь, смотрел в небо. В Бога он особо не верил, но благодарен был искренне.

Ввиду внезапной нервной болезни султанского посланника оставшаяся часть процедуры переговоров и подписания была скомкана и заняла считанные минуты.
Посланник подмахнул все, что продиктовал ему неторопливо прохаживающийся царь, а также дополнительные пункты из числа того, что ляпнул при этом переодевшийся и клюкнувший для сугреву шут.
Последнее, в частности, содержало в себе такие суждения о политике султана как:
- «не твоего, курицына сына, нищенского ума дело» и
- «кабы тебе, упырю, ряшкой-то окончательно не распухнуть».
Старея на глазах, султанский посланник упятился к своей карете и галопом несся до самой своей столицы, забыв по дороге пересесть на корабль.

А царь да шут, не сговариваясь, полезли в подвал, где среди бочек и ковшиков уподобились тем большим серым животным, для которых, говорят, два ведра выпить - лишь язык намочить.