Померла она тихо. Ей шёл девяносто шестой -
но без жалоб жила. Всё по силам ей было, по нервам…
И себя она помнила рослою, стройною, той,
провожавшей своих на большую войну в сорок первом.

Дом её покосился. Пойдет, надо думать, на слом.
На десятке картофельных «соток» - кротовьи воронки…
Муж убит под Смоленском, а старший сынок - под Орлом.
Младший без вести канул. Без времени. Без похоронки.

Так и жизнь провела, ожидая его у дверей.
Годы, эры спустя всё глядела на встречные лица…
Не сердиться ж на Бога, что он ей не дал дочерей.
Да она, если честно, совсем не умела сердиться.

Двадцать лет рядом с нею приблудный старел котофей,
коротать помогавший ядреную зимнюю стужу.
Ну, а ночью ей слышался в горнице смех сыновей
и степенный рокочущий бас домовитого мужа.

Дом навек опустел, и талдычит над ним вороньё -
нет хозяйки, легко разгонявшей такую ораву…

Не её это правнуки, Боже спаси, не её метят черною свастикой всё, что пришлось не по нраву.