И, когда он вконец уставал от чужих тревог,
от бесцветных слов и бессмысленных обязательств, -
он скидывал мир, как плащ, и входил в уютный простой мирок,
распахнув окно, где дрожали звёзды в небесной смальте.

Когда он вконец уставал от мирской возни,
он запирал свою дверь, открывал сервант, где стояли вина,
и вспоминал двух женщин, которые были с ним, -
двух женщин, каждая из которых была его половиной.

У одной были тёплые руки и преданные глаза, -
у той, что вечно случалась рядом, если от беды он на волосок.
А другая - стройная как лоза и гибкая как гюрза, -
ускользала меж пальцев, как тонкий морской песок.

С первой целую ночь пил чай, говорил взапой,
не касаясь, - люди чем-то же отличаются от зверей.
А другую сразу кидал на лопатки и накрывал собой,
чтобы хоть на час, не навек, - но сделать её своей.

Одна была вся - его боль, его детский страх;
он бы мог убить её, если бы был смелей.
Но являлась другая, верная, любящая сестра -
и он снова дышал, и они подолгу бродили навеселе.

На одну тратил жизнь и кровь, и столько душевных сил -
только другая и знала, как он после бывает слаб.
Ни одну, ни вторую он ни о чём не просил, -
но одна его погубила, а другая его спасла.

Где-то там, вдали от чужих людей, на краю весны,
перед часом Быка, под сверкающей ранней луной,
он вспоминал двух женщин, которые были с ним, -
двух женщин, которые на самом деле были одной.