Команда со странным названием OAR выиграла в финале хоккейного турнира у никому неизвестной команды Германии!
Ни ты, ни я,
никто другой,
не сможет повлиять на чудо.
А может быть, пора домой,
пока совсем не стало худо?
Пока еще согрет тот дом,
в которым все картины с морем,
ни ты, ни я, никто
потом,
нас не поймет в любви и горе.
Возможно в простоте речей,
и в этом октябре паршивом,
нам станет лучше и светлей,
покуда не живем…, но живы.
Ни ты, ни я не сможем
так любить других.
Они - чужие.
Но в песнях непростых твоих
встречаю я себя
впервые…
Ольга Тиманова
-Довожу до сведения людям, впервые изучающих элемент «заднее сальто»: смерть любит новичков.
Сидит сейчас где-то малыш. Губёнка трясётся, Новый ранец перед глазами… Как будто из дома гонят.
Любое ВПЕРВЫЕ, случается, лишь, ОДНАЖДЫ!
В первое время после родов мозг настойчиво сверлит мысль: женщины, идущие на это повторно, кто они?))
Первая чашка
Ему казалось, что зерна исчезают в мельнице, превращаясь в запах, что ради этого зерна и существуют. Одно лежало у него в кармане, на память.
Но когда она выдвинула из мельницы ящичек, он увидел, что зерна не исчезли, остался коричневый порошок.
Старая женщина всыпала порошок в медную турку с деревянной ручкой, добавила немного пронзительно белого сахара, пару крупинок соли, налила холодной воды. Она ничего не говорила. Он тоже молчал. Смотрел, как она зажигает спичку и подносит к газовой горелке. За окном угрюмо возвышалась Останкинская башня, ее верхушка скрывалась в мглистом небе. В кухне стоял утренний полумрак.
Она убавила огонь под рассекателем. Старая женщина, с серебряными кольцами на старых пальцах… От кофейного запаха у Вани кружилась голова. Источником запаха казались уже не зерна, а сама женщина, она им пропиталась, и она его источала, вся: ее одежда, темная, с темными же, но мерцающими в полумраке цветами, ее седые волосы, ее глаза, светло-прозрачно-карие. Шапкой приподнялась пена, женщина мгновенно сняла турку с огня и поставила на доску. Опустила ложку и вынула. Пена осела. Женщина вновь поставила турку на огонь, совсем крохотный, - синяя, дрожащая в полумраке корона, то распадающаяся, угасающая, то вспыхивающая ярко.
Перед Ваней на столе стояла белая чашка из тонкого фарфора, прозрачная, так что просвечивали Ванины пальцы, когда он брался за чашку. Брался с трепетом, боясь раздавить. Женщина опрокинула над чашкой дымящуюся турку, и черный, действительно черный, всем черным черный, кофе оказался в белой чашке, и тонкая, хрупкая чашка выдержала, вынесла дымящийся груз. Ваня смотрел в черное, как в бездну.
Женщина погасила огонь и села напротив. Ваня осторожно взял чашку за ручку. Наклонился. Глотнул. Обжег губы. Горький кофе - это не то что горький шоколад или горький перец. Это другая горечь. Или вообще не горечь. Черный вкус. У черного кофе черный вкус, который только в первую секунду можно спутать с горечью.
Ваня проглотил черный кофе, обжегся, поднял на старую женщину изумленные глаза. Ничего подобного с ним не происходило в жизни.
После глотка кофе он забыл себя. В буквальном смысле. Он не помнил своего имени, не помнил лица, не помнил, как и почему оказался на этой кухне, что за башня стоит за окном, в каком он городе, на какой планете. Он знал эти слова: башня, город, планета. Но ничего определенного ему эти слова не говорили, они были пустой оболочкой, без содержания, без смысла. Ничего. Он пошевелил пальцами. Ничего. Будто не он проглотил кофе, а кофе проглотил его, вместе с именем и всей прошлой жизнью.
Женщина сидела перед ним, седая, старая, с кольцами на старых, сухих пальцах.
Страшно. Как будто ты уже умер. Тебя нет.
- Спасибо, - сказал незнакомой женщине.
- Теперь ты знаешь, - сказала она.