Прямо передо мною сидит полупьяный Мюллер, пистолетом играется, перекидывает его из руки в руку, а сам смотрит на меня и не моргнет, как змея. Ну, я руки по швам, стоптанными каблуками щелкнул, громко так докладываю: «Военнопленный Андрей Соколов по вашему приказанию, герр комендант, явился». Он и спрашивает меня: «Так что же, русс Иван, четыре кубометра выработки - это много?» - «Так точно, - говорю, - герр комендант, много». - «А одного тебе на могилу хватит?» - «Так точно, герр комендант, вполне хватит и даже останется».
Он встал и говорит: «Я окажу тебе великую честь, сейчас лично расстреляю тебя за эти слова. Здесь неудобно, пойдем во двор, там ты и распишешься». - «Воля ваша», - говорю ему. Он постоял, подумал, а потом кинул пистолет на стол и наливает полный стакан шнапса, кусочек хлеба взял, положил на него ломтик сала и все это подает мне и говорит: «Перед смертью выпей, русс Иван, за победу немецкого оружия».
Я было из его рук и стакан взял, и закуску, но как только услыхал эти слова, - меня будто огнем обожгло! Думаю про себя: «Чтобы я, русский солдат, да стал пить за победу немецкого оружия?! А кое-чего ты не хочешь, герр комендант? Один черт мне умирать, так провались ты пропадом со своей водкой!»
Поставил я стакан на стол, закуску положил и говорю: «Благодарствую за угощение, но я непьющий». Он улыбается: «Не хочешь пить за нашу победу? В таком случае выпей за свою погибель». А что мне было терять? «За свою погибель и избавление от мук я выпью», - говорю ему. С тем взял стакан и в два глотка вылил его в себя, а закуску не тронул, вежливенько вытер губы ладонью и говорю: «Благодарствую за угощение. Я готов, герр комендант, пойдемте, распишете меня».
Но он смотрит внимательно так и говорит: «Ты хоть закуси перед смертью». Я ему на это отвечаю: «Я после первого стакана не закусываю». Наливает он второй, подает мне. Выпил я и второй и опять же закуску не трогаю, на отвагу бью, думаю: «Хоть напьюсь перед тем, как во двор идти, с жизнью расставаться». Высоко поднял комендант свои белые брови, спрашивает: «Что же не закусываешь, русс Иван? Не стесняйся!» А я ему свое: «Извините, герр комендант, я и после второго стакана не привык закусывать». Надул он щеки, фыркнул, а потом как захохочет и сквозь смех что-то быстро говорит по-немецки: видно, переводит мои слова друзьям. Те тоже рассмеялись, стульями задвигали, поворачиваются ко мне мордами и уже, замечаю, как-то иначе на меня поглядывают, вроде помягче.
Наливает мне комендант третий стакан, а у самого руки трясутся от смеха. Этот стакан я выпил врастяжку, откусил маленький кусочек хлеба, остаток положил на стол. Захотелось мне им, проклятым, показать, что хотя я и с голоду пропадаю, но давиться ихней подачкой не собираюсь, что у меня есть свое, русское достоинство и гордость и что в скотину они меня не превратили, как ни старались.
После этого комендант стал серьезный с виду, поправил у себя на груди два железных креста, вышел из-за стола безоружный и говорит: «Вот что, Соколов, ты - настоящий русский солдат. Ты храбрый солдат. Я - тоже солдат и уважаю достойных противников. Стрелять я тебя не буду. К тому же сегодня наши доблестные войска вышли к Волге и целиком овладели Сталинградом. Это для нас большая радость, а потому я великодушно дарю тебе жизнь. Ступай в свой блок, а это тебе за смелость», - и подает мне со стола небольшую буханку хлеба и кусок сала.
Прижал я хлеб к себе изо всей силы, сало в левой руке держу и до того растерялся от такого неожиданного поворота, что и спасибо не сказал, сделал налево кругом, иду к выходу, а сам думаю: «Засветит он мне сейчас промеж лопаток, и не донесу ребятам этих харчей». Нет, обошлось. И на этот раз смерть мимо меня прошла, только холодком от нее потянуло…
Вышел я из комендантской на твердых ногах, а во дворе меня развезло. Ввалился в барак и упал на цементованный пол без памяти. Разбудили меня наши еще в потемках: «Рассказывай!» Ну, я припомнил, что было в комендантской, рассказал им. «Как будем харчи делить?» - спрашивает мой сосед по нарам, а у самого голос дрожит. «Всем поровну», - говорю ему.
Я облаков коснулся бы руками
И разогнал бы тучи сердцем вещим,
Мы в этом мире бродим дураками,
Ценя - не в меру - призрачные вещи.
Цветной гардины трепет в полуночи
Чуть колыхнет задумчивые свечи.
Пусть мне расскажет тот, кто непорочен,
Легко ль живется в мире человечьем,
Где за чертой распахнутых балконов
Тьма набухает смыслом аллегорий.
Развоплотил бы город из бетона
Я в миражи придуманных историй…
William спит, а рядом - кот:
Вздрогнет, лапкой шевельнет.
Зверю снится странный сон,
Будто в джунглях тигром он Ночью шествует в тиши
Чистой, девственной глуши.
Мягко светят маячки -
На лианах светлячки,
Нежный запах орхидей
Пряным облаком ноздрей
Вновь коснется. Только вдруг
Резкий шорох. Враг иль друг?
Кто там прячется в кустах?
Хоть волной по шерсти страх
Пробежался, грозный рык
Он исторгнул - не привык
Бегать мышью от людей.
В шлеме пробковом злодей
Поднимает два ствола.
Поиграем - чья взяла?..
Вздрогнул, скрючился поэт:
Жжет кошмар, что мочи нет!
И бормочет раза три:
«Wrought that dreadful symmetry?»
О’Никоффу:
Часто за «постами», «рецками», «никами»
Видится профиль нам некого «Никоффа».
А, надышавшись тумана нирванного,
Видим его же мы, типа «Незванного».
Он не за Яныка, Юлю ли, Ющенко -
Он - за свободу, что Богом отпущена.
Есть он и туточки, есть он и тамочки.
В свите его - обязательно «дамочки».
Есть на «Русмире» он, есть на «Жемчужинах»,
Есть о везде, даже там, где… а нужно ли?..
Пишет он в рифму прикольные «столбики»,
Будто играет он в «крестики-нолики».
Память таща двухпудовою гирею,
Часто в стихах он своих «ост-альгирует».
Пишет про кеды и прочие велики,
Правда, пока не присутствует в «телеке».
Завтра напишет без ложной патетики -
Будете вы у него - «арифметики».
Лишь овладев стихотворными метрами -
Радуйтесь - станете вы - «геометрами»!
…Так вот за «рецками», «постами», «никами»
Вижу я профиль «любимого Никоффа» -
Будто бы, с Неба на Землю сошедшего -
Вместе с прекрасным его сумасшествием!..
Друзья с арматурного цеха,
Меня приобщили они.
Всегда начиналась потеха
С «Сан Саныч, червонец гони!»
А дальше - цистерна с бетоном
И кросс до поселка - семь верст
И вновь бригадира в законе
«Где шлем ваш?» - стандартный вопрос.
Тринадцать доцентов мы сдали,
Хоть шлем золотой не нашли.
Нас знают менты на вокзале,
Мы в садике детском - свои.
Но как-то нам вместо цемента
Подсунули, блин, керамзит.
И в парке скульптурным фрагментом
Василий статУей стоит…
Мы пили за редкое имя,
За море тайги под крылом,
За наших далеких любимых,
Пока нам неведомый дом.
«И если у Вас нету тёщи…»
Бренчал на гитаре сосед.
Мы парились в Марьиной роще
Не первый десяток лет.
Я пил неразбавленный виски,
В другие летал города,
Бывали мне женщины близки,
Любви же не знал никогда.
Билеты достал, улыбнувшись:
Калькутта. Сидней. Порт-о-Пренс.
Спросил, в простыню запахнувшись:
«Ну что, разлетаемся?». Бемц!