О диффенбахия, загубленная мной,
прости меня, прости! Тебя я поливала,
от солнца берегла, опрыскивала в зной, —
любила как могла, а значит, слишком мало.
О диффенбахия, ушедшая навек!
Отростком взята в дом, сначала ты кустилась.
— Срезай, — твердили мне, — оставь один побег, —
но с ножницами длань трусливо опустилась.
Ну да, кустилась ты, а не кустится кто ж?
Кому не грезится хоть малость ответвиться,
сыграть в чужую жизнь, словить чужую дрожь,
пропеть на голоса, как звонкая цевница?
Шаг в сторону — побег. Разбрасываться грех.
Но разбросалась ты: росткам казались внове
все части света враз — и ясно, что на всех
им не могло хватить твоей зеленой крови.
Растут же у людей растенья! И цветы
цветут в иных домах, и вьющиеся травы…
Но время вымирать таким, как я и ты,
засохший на корню дракончик мой корявый.