Философия заслуженного одиночества
Что весит больше в чаше бытия:
Бумага со значком «от водяного»
Рождающая ласковое слово
В патриции, что слепо выбрал я?
А может все же чистая любовь,
Способная за мной идти на плаху?
Вот здесь палач решит единым махом
Какой гемоглобин нам портит кровь!
Что правит ею, зло или добро?
Как женщина умеет портить нервы,
Вселяясь в необузданную стерву,
Увидя вместо злата серебро!
И право же, поверьте господа,
Совсем гортань сдавила эта сучка,
За то, что я на днях принес получку,
Сгорая от правдивого стыда!
Какой ведь право мерзкий самогон!
Глотает унитаз мои памфлеты
И зеркало на стенке туалета
Сгибается со мною в унисон.
Читайте откровение меж строк.
В нем столько затененной смехом боли,
О счастье, побежденном алкоголем
И рыцаре, кто в стельку одинок!
- почему воробьи прыгают, а не шагают?
- умели до того, как захотели делать шаг вороны
Разница между придурком и гением небольшой-оба по своему умные
Людям свойственна печаль. Душевная боль, переживание глубоко внутри. И многие влюбленны в эту грусть, многие загрызут того, кто захочет ее отнять. Слишком многие. Но мы все-таки животные, мы - звери и нами движут инстинкты, а они не подразумевают этой глубинной тоски. Так почему? Откуда? Самый банальный и, увы, самый частый источник - это образ. Тот самый культивируемый образ мученика. Ну кто, к черту, сказал вам, что это - красиво? Я смотрю на девушек, одержимо надевающих этот образ, рассказывающих всем и каждому о великих своих страданиях. Нет, обьяснять их причину не нужно, зачастую это вымученно придуманая причина. Но сам факт того: смотрите, как я страдаю, как я никем не понят и одинок, это будет на поверхности, на показ. И это будет вершиной того айсберга, имя которому не боль, а скука. И проявления такого образа будет предельно книжным, по транскрипции: а тут я должен уныло взглянуть на дождь за окном, сесть на подоконник, пальцы обязаны быть озябшими, греть их сигаретой или чашечкой чая-кофе, и грустить, грустить, грустить о нем. Почему о нем? Потому что о любви грустить привычно. Это понятно. По возможности включить подходящую музыку, чтобы острее прочувствовать весь трагизм и красоту образа. На самом деле тот, кому действительно паршиво, никогда не станет умножать свою тоску. Это таблетка для тех, кому очень хочется погрустить, а без сподручных средств и подходящей обстановки не получается. А вроде бы надо, ведь образ красивый и правильный. Нет, в чем-то я разделяю красоту образа. Но это строится на понимании того, что боль, настоящая, искренняя, неискоренимая, серьезная, от которой хочется бежать, а не лелеять на груди, обильно поливая мелодрамностью шаблонов и любованием собой, так красиво страдающим, эта боль - колыбель нашей души. Я уже говорил, душа человека - ленивая тварь, ее нужно пинать, чтобы она не засыпала. Но пинать изредка, потому что она быстро ко всему привыкает, и если тоска не проходит, она привыкает и к ней. Боль должна быть резкой, неожиданной, острой, граничащей с безумием, соскребающей с сердца наслоившийся жир покоя, заставляющей ленивую душу кричать, а крича - распахивать глаза, распахивать крылья, распахивать саму себя - навстречу миру. И только отсюда берет свое начало образ мученика. Голодного несчастного художника, пишущего великие полотна, святого человека, прошедешего сквозь боль и обретшего этим сияние света. Из катарсиса его истоки. Очищение через страдания. Но - очищение - через - страдание. Люди исказили образ, основным стало само страдание, оно стало самоцелью, конечным пунктом, и заверешнным образом для многих и многих. И наш мир стал серым. Мы сами сделали его таким. И серый мир наших ошибок, нашей склонности к самобичеванию и самолюбованию при этом, пророс корнями в землю, в небо, в быт, в исскуство, в чувства людей, в их отношения друг к другу, в их жизнь. Пророс глубоко, угнездился в сердце, уснул тяжелым камнем в глазах. Но даже в самом сером мире должно быть немного места ярким краскам.