Береза с ветром целовалась,
Манила хрупкостью своей.
Её, тревожа, ветер рвался,
Увидеть наготу ветвей.
И, словно в танце, стан березки
Он нежно гнул и обнимал.
Она же, приодев сережки,
Внимала, что он ей шептал.
Был ветер сильным и упрямым.
Она податлива была.
До поздней осени до самой
Он приходил. Она ждала.
Когда всю ночь, дразня собою,
Последний лист с неё сорвал,
Любуясь хрупкой красотою,
Шепнул «Люблю» и вдруг пропал.
Неделю плакала березка
И дождь ей вторил невпопад.
Ей снился ветер. Речка в блёстках
И ветром сорванный наряд.
И вдруг увидела, проснувшись,
На ветках нежный первый снег.
Вернулся ветер, чуть коснувшись,
Её ветвей, как солнце век.
Одев в нежнейшие одежды,
Укутав милую свою.
Не рвался шквалом он как прежде,
Лишь тихо выдыхал: «Люблю…»
мы все по последней моде сидим на диете:
истощаем души.
от переизбытка эмоций до ощущения
«я никому не нужен».
по последней моде одеты:
маски новых коллекций.
от «наивно-глупые дети» до
«у меня холодное сердце».
мы живем по последней моде.
за улыбкой скрываем обиды.
и за этой высокой модой
мы же сами себя не видим.
случилось так
что мы расстались
а от добра добра не ищут…
Да, это был не ты и не со мной.
Так проще сердцу и поверить и простить.
Другой мужчина с женщиной другой
Умели не бояться и любить.
Он сильным был, она была слаба,
Лишь с ним была уверена во всем.
Он был живым, она была мертва,
Лишь он своим дыханьем оживлял ее.
Она касалась нежно и легко,
Боясь оставить след в его душе.
А он просил прижаться горячо,
Любовью, страстью, нежностью обжечь.
И маленькая лодочка любви
Казалась им огромным кораблем,
Который невозможно потопить,
И никакие бури нипочем.
Моя жизнь и стихи -
Просто параллели…
Я пространств не искривлю,
Чтоб их пересекать…
Может даже и скажу,
Что люблю, жалею…
Только знай, я - начеку,
Чтоб успеть сбежать…
Я все сказал, что мне сказать хотелось
Мне просто нечем больше говорить.
Все отцвело, опало, облетело
И ничего уже не повторить.
Ни радости, ни боли не осталось
Твоя безжалостная красота
Мне принесла душевную усталость
С названием коротким пустота.
Боюсь, тебе далась еще дороже
Поэма нашей неудачницы-любви,
И долго будет прах ее тревожить
Не успокоенные полу сны твои
Прости, коль чем - нибудь тебя обидел,
Пусть с твоего пути свернет беда.
Я женщины прекраснее не видел,
И верно, не увижу никогда
Быть может, и сейчас я лицемерю,
Подписывая акт о сдаче дел,
Быть может, я по прежнему не верю
В безвыходность, как я всегда умел
Все высказав, хочу лишь одного
Пусть все мои восторги и печали
На самом донце сердца твоего
Зажгутся незабудкой не венчальной
Я знаю мне тебя не позабыть,
И не хочу, чтоб ты меня забыла.
Я знаю мне так больше не любить.
И не хочу, чтоб ты еще любила.
Злость приходит от безысходности!
«Привыкли женщин вперёд пропускать, грудью на амбразуру"-так сказала женщина - мужчине, давшему ей возможность зайти в магазин первой.
Кораблик в море плавал заводной,
Окруженный ласковой волной
Курсом шел в свою родную пристань,
От ветров закрытую горой.
Ветерок шальной его сбил с курса,
Тихой гавани приелся уж покой,
Красок новых захватило буйство,
Пристань новую кораблик тот нашел.
Закружило, завертело в новых водах
Гавань неизведана - манит,
Новых ощущений, чувств, событий
Хоровод тот палубу кружит.
Окруженный он со всех сторон вниманием
И не в силах выбрать дальше путь
Одиноким и непонятым он плавал
И старался по дороге не тонуть.
И метаясь, чередуя расставания,
Он себя меж двух причалов потерял,
И быстрее покрывая растояния,
На дорогу жизнь свою сменял.
Роза на мраморе, боль и прекрасное,
Всюду вы рядом, соседство опасное,
Но, вы повязаны вам не растаться,
Вместе вам плакать, но не смеяться…
Моё хочу-твоим увы не стало,
Закрыта дверь, а больше входа нет,
Конца у песни, нету, без начала,
И голоса теперь уж тоже нет.
Горька полынь, но сводит с ума запах,
И без полыни степь, совсем уже не то,
Поёт река, но лишь на перекатах,
Трясина, застоявшийся поток.
«Много-много лет назад жил в одной из здешних пещер некий отшельник, который впоследствии прославился под именем св. Савиния. В те времена Вискос был приграничным местечком, населённым разбойниками, укрывавшимися от правосудия, контрабандистами, проститутками, искателями приключений, которые подыскивали здесь себе сообщников, и наёмными убийцами, отдыхавшими между двумя злодействами. Самым страшным и бессовестным из всех был араб по имени Ахав - он-то и взял власть над городком и его окрестностями, обложил непомерными податями земледельцев, которые всё ещё пытались жить достойно и честно.
Однажды Савиний покинул свою пещеру, пришёл к дому Ахава и попросился переночевать.
- Разве ты не знаешь, что я - убийца, что у себя на родине я отправил на тот свет многих и что твоя жизнь не стоит для меня ничего? - рассмеялся Ахав.
- Знаю, - ответил Савиний. - Но я устал жить в пещере. Пусти меня в дом хотя бы на одну ночь.
Ахав знал, что слава святого не уступает его собственной, и это беспокоило его, ибо славу свою не желал делить ни с кем, а с таким немощным и хилым человеком - и подавно. И потому он решил в ту же ночь убить его, чтобы показать всем, кто здесь хозяин, истинный и единственный.
Они немного поговорили. На Ахава произвели впечатление слова святого, но он по натуре был человек недоверчивый и уже давно не верил в Добро. Разбойник указал святому отшельнику место для ночлега, а сам с угрожающим видом принялся точить нож. Савиний некоторое время наблюдал за ним, а потом закрыл глаза и уснул.
Ахав точил нож всю ночь. А утром, когда отшельник проснулся, встретил его рыданиями:
- Ты не испугался и не осудил меня. Впервые в жизни кто-то провёл ночь рядом со мной, поверив, что я могу быть добр и способен приютить под своим кровом тех, кто в этом нуждается. Я поступил так потому, что ты поверил, будто я могу так поступить.
Сейчас скажу, уж больше не могу молчать,
Кому-то не понравится и кое-кто начнет кричать,
Ну все это потом, сейчас в руках моих клавиатура,
Хочу я рассказать, как поменялась наша культура.
Не стану говорить того чего не видел сам,
Лишь только факты, чтобы доверяли вы словам,
Начну с годов семидесятых говорить,
В то время начинал осмысленно я жить.
Прекрасно помню женщин и мужчин я той поры,
Другие тогда были правила в семье и не было игры,
Мужчина был главой семьи и отвечал за род,
Детей рождалось много и так жил весь народ.
В одежде преобладал тогда минимализм,
Что было, то и брали, то был коммунизм,
А женщины лицом и телом были натуральны,
Сейчас же, большинство из них парадоксальны.
Мужчины дали слабину и отошли на второй план,
А некоторые просто предпочли семье стакан,
И одеваться стали, словно клоун в цирке,
Равняться стали по понтам, ну или же по бирке.
Иной раз смотришь со спины и не поймешь,
Парень, или девушка, так одеваться стала молодежь,
И худосочные пошли мужчины, а у пивных, так выпирает зад,
Спортсменов мало, пообрюзгли телом, знать идем назад.
А девушки и надо, и не надо тоннами изводят на себя косметику,
Эллочки Щукины почти и позабыли многие про этику,
А по весне и летом, забыв про вес, позатянули многие свои тела,
Увидев талий множество, подумаешь, а как же ты туда залезть смогла.
Посмотришь на одежду некоторых выпускниц и на их макияж,
Ну прям пират готовый и готов услышать, все на абордаж,
А если неготовым быть, случайно и поближе посмотреть,
То можно долго страхом после этого всего болеть.
Ну как так можно, там девчонке восемнадцать лет,
А выглядят на пятьдесят, ну прям тушите свет,
И выглядят намного хуже, чем свои же мамы,
Но их не переубедить, ну до чего упрямы.
Наверно я прибавил красок и наверное чуток сгустил,
Но не могу спокойно я смотреть, ну не хватает сил,
Погрязли многие в вещизме, не хотят детей рожать,
Детей не будет, а кто будет здесь страною управлять.
Ну, кто же знает, кто же знает
Как - так любить? а как - не так?
И так - душа не принимает…
Но и в смятеньи обмирает,
Если получится - не так…