Вот так и попадают хейтэры на свою страницу.
От кофе горько и горячо,
Как и от мысли, что не могу
Уткнуться носом ему в плечо.
Еще родному, уже - врагу.
А как иначе назвать еще?
Смешно и грустно. Я не держу.
Он враг, который уже прощен.
Об этом я ему не скажу.
А дальше снова дыши, живи…
Никто заранее не сказал,
Что мне останется от любви
Душа мятежная, как вокзал.
Где я одна посреди толпы.
Не провожаю, не жду, стою
С раздетым сердцем без скорлупы.
Ни перед кем не снимай свою.
Однажды ты поймёшь, что потерял меня,
Однажды ты проснёшься одиноким,
Во сне увидев то, как плачу я,
Ты вдруг поймёшь каким ты был жестоким.
Поймёшь тогда, кого ты потерял,
Поймёшь тот взгляд безудержно печальный.
Увидишь кем ты был, и кем ты стал.
Герой романов стильный и нахальный.
А я хотела чуточку тепла,
Хотела только быть с тобою рядом.
Но всё же я однажды поняла,
Что взгляд твой был сладчайшим ядом.
Ты не хотел любить кого-то,
Тебе хотелось быть на первом месте,
А в это время шёл ко дну,
Теряя всё, что ты имел когда-то. …
Глаза твои угрюмо смотрят в точку,
А в мыслях - одиночества обрыв.
Ты оборвал чужой любви цветочки,
Ни разу яда ягод не вкусив.
Ты потерял меня, свою удачу,
По сути, так и не узнав меня,
И вот однажды тихо ты заплачешь,
такими же слезами как и я.
Ты можешь позабыть свои желанья
И сбросить их, как старую листву,
Смирись, когда напрасны все старанья,
Но только не меняй свою мечту.
Пускай она дорогу освещает,
Пускай горит далеким маяком
И в трудные минуты помогает
Справляться с непосильным марш-броском.
Живи мечтой, когда бушует лихо,
Она спасет от самых мрачных дум,
Мечтай то громко вслух, то очень тихо,
Не слыша бытовой и скучный шум.
И пусть твоя мечта осуществится,
Реальную приняв, земную плоть,
Пусть лучшее с тобой ещё случится,
С мечтою трудность сможешь побороть!
Страх вновь остаться одному
Своей когтистой лапой влез под кожу
И вновь ты потеряешь тех,
Кто был когда-то всех милей и всех дороже.
И снова мертвый саван пустоты,
Окутает твою больную душу.
И вновь в дверь постучится тишина,
И твой покой она как встарь нарушит.
И снова в памяти всплывут слова,
Поступки, действия, до боли дорогие лица.
И вспомнишь, как когда-то, далеко назад,
Ты дважды, чуть не стал самоубийцей.
Но пережил, и стал чуть- чуть сильней
На зависть смерти, самому себе на зависть.
Постой и осмотрись. Ты знаешь свою цель,
Ты одиноким неспроста всю жизнь шагаешь.
И вновь тебе расправит плечи тишина.
И страх людей опять тебе союзник.
Ты знаешь сам, у одиночества нет дна,
Теперь пришла пора поведать это людям…
Солнечные лучи, которые врывались домой через окно, стали беспощадно щекотать красивое лицо спящей. Ирина улыбнулась и открыла глаза.
- Доброе утро, Божий день, доброе утро, солнце, - поздоровалась она с миром.
Встала, быстро собрала постель. Расчесала чёрные длинные и волнистые волосы, которые блестели так, как будто специально были смазаны маслом, и, взяв кувшин, вышла из дома.
День был солнечный и спокойный.
Она всегда с большим наслаждением спускалась вниз по тропе к речке. Здесь воздух всегда был чистым, и вдыхая его, она чувствовала ноты праздника. Её завораживали запах трав, аромат цветов и пение птиц.
Почти дойдя до речки, вдруг, от неожиданности остановилась.
Она увидела старца, который сидел прямо посередине тропы и этим загораживал Ирине путь. Он сидел лицом к реке, спиной к ней.
Чтобы остаться незамеченной, она очень тихо, шагами осторожной пантеры приблизилась к старцу.
Старик сидел в позе лотоса, на коленях держал КНИГУ ЖИЗНИ и там писал судьбу каждого живущего на этом свете.
Ирина посмотрела в книгу именно в тот миг, когда старец писал судьбу её злой соседки, которая, казалось, готова была уничтожить всех, кто не нравился ей.
«Выйдет замуж за богатого, умного и доброго человека, который будет ей отдавать всю свою любовь и окружит её нежной заботой. Родит двух детей и никогда не будет знать заботы о них, ибо супруг ее будет все делать сам. Она никогда не будет знать нужды и до конца своих дней будет жить в достатке».
Ирина, читая эти строки, удивлённо подумала: «Господи, ведь она такая злая и коварная. У неё чёрное сердце и такая же душа, а вот какую судьбу он написал ей». И следом она радостно подумала: «Но раз уж у неё такая судьба, то значит, мне суждено стать королевой». И именно в этот миг она прочитала свое имя «ИРИНА». От волнения задержав дыхание, стала жадно читать всё, что писал старик
«Выйдет замуж за злого, коварного и бесчестного человека. Никогда не познает мужской любви. Родит троих детей. Все заботы о детях и доме будут лежать на её плечах. Детей поднимет сама и каждый кусочек хлеба будет зарабатывать честным трудом и потом.
Ум и мудрость будут её помощниками. Вокруг себя сохранит мир, и покой будет исходить от неё. Люди будут нуждаться в ней и, несмотря на трудности, она многим поможет».
Ирина больше не могла читать, в ее груди всё сжалось, и непослушные слёзы потекли по щекам и закапали на книгу.
Старик резко поднял голову и их глаза встретились. Он с любовью посмотрел на Ирину, которая стояла над его головой и молча плакала.
Старик встал, закрыл книгу и положил свою руку ей на плечи.
- Ты давно здесь?
- Достаточно, чтобы прочитать про свою судьбу.
- Ну вот, дочка, сейчас ты знаешь свою судьбу, но изменить уже ничего не сможешь. Ты будешь помогать всем нуждающимся в тебе, твои советы помогут изменить их судьбы. Все они будут подходить к лестнице счастья и благополучия, а ты сможешь помочь им подняться по этой лестнице, Но ты ничего не сможешь изменить в собственной жизни.
- Отец, - почти захлёбываясь слезами, обратилась к нему Ирина, - зная мое чистое сердце, мою порядочность и доброту, почему ты написал для меня такую жестокую судьбу? И почему, зная грязную и коварную душу моей соседки, ты написал ей такую изумительную жизнь? Чем я прогневила тебя?
- Ты ничем не гневила меня, и знай, что я горжусь тобой. Запомни, только достойные могут с честью нести все тяготы, которые ложатся на их плечи. А ты подумала о том, что может случиться, если я твою судьбу написал бы для нее? Если бы я поступал так, то от такой судьбы её сердце ожесточилось бы ещё больше. Она многим нанесла бы вред и разрушила всё вокруг себя, не оставляя камня на камне. А твою доброту ничем не убить. Твоя великая любовь к жизни и внутреннее мироздание всегда будут помощниками твоей мудрости. Ты родилась для мира и будешь сеять мир вокруг себя. Сама будешь несчастна, но подаришь счастье всем нуждающимся в тебе.
Старик обнял Ирину, прижал к своей груди, поцеловал в лоб и тепло посмотрел в её глаза.
- Благословенна ты, дочь моя. И крест свой понесешь с честью. Не плач, дочка, ибо ноша твоя поможет всем окружающим тебя жить легче.
- Хорошо, отец, пусть будет воля твоя, - сказала она, вытирая слёзы. - Прости, что я осмелилась упрекать тебя в несправедливости. Я всё поняла. Ради счастья других я готова жертвовать моим собственным счастьем. Ну что ж, я одна, а их много. Отец, с гордостью принимаю мою судьбу. Благодарю тебя за такую честь и за то, что именно ТЫ преградил мой путь к реке.
Сказав это, она наклонилась и поцеловала руку старца. Спустившись, набрала воды и медленно стала удаляться.
Старец посмотрел вслед уходящей Ирине и прошептал:
- Иди в мир, Божье благо. Иди творить мир и сеять семена добра. Пусть будет благословен твой путь. Пусть будут благословенны твои чада и пусть перед ними откроются все пути добра и счастья.
Иди! Иди Божье благо, ты сама не осознала пока, как ты любима Господом.
Старик поцеловал свои ладони и поднял руки вверх. Из его ладоней вылетели две голубки, и, сделав красивые круги вокруг его головы, полетели следом за Ириной.
- И вы идите, помощники добра. Идите и служите Благу Божьему и никогда не покидайте очаг её.
Поднялся легкий ветерок. Волосы старца напоминали лучи солнца, а борода - волны океана.
Он перекрестился и сказал:
- Ещё один из моих детей взял на свои плечи тяжкую ношу, чтобы мир не терял свое равновесие.
А еще через мгновение старик вознесся в небо.
Теперь так мало греков в Ленинграде,
что мы сломали Греческую церковь,
дабы построить на свободном месте
концертный зал. В такой архитектуре
есть что-то безнадежное. А впрочем,
концертный зал на тыщу с лишним мест
не так уж безнадежен: это -- храм,
и храм искусства. Кто же виноват,
что мастерство вокальное дает
сбор больший, чем знамена веры?
Жаль только, что теперь издалека
мы будем видеть не нормальный купол,
а безобразно плоскую черту.
Но что до безобразия пропорций,
то человек зависит не от них,
а чаще от пропорций безобразья.
Прекрасно помню, как ее ломали.
Была весна, и я как раз тогда
ходил в одно татарское семейство,
неподалеку жившее. Смотрел
в окно и видел Греческую церковь.
Все началось с татарских разговоров;
а после в разговор вмешались звуки,
сливавшиеся с речью поначалу,
но вскоре -- заглушившие ее.
В церковный садик въехал экскаватор
с подвешенной к стреле чугунной гирей.
И стены стали тихо поддаваться.
Смешно не поддаваться, если ты стена, а пред тобою -- разрушитель.
К тому же экскаватор мог считать
ее предметом неодушевленным
и, до известной степени, подобным
себе. А в неодушевленном мире
не принято давать друг другу сдачи.
Потом -- туда согнали самосвалы,
бульдозеры… И как-то в поздний час
сидел я на развалинах абсиды.
В провалах алтаря зияла ночь.
И я -- сквозь эти дыры в алтаре --
смотрел на убегавшие трамваи,
на вереницу тусклых фонарей.
И то, чего вообще не встретишь в церкви,
теперь я видел через призму церкви.
Когда-нибудь, когда не станет нас,
точнее -- после нас, на нашем месте
возникнет тоже что-нибудь такое,
чему любой, кто знал нас, ужаснется.
Но знавших нас не будет слишком много.
Вот так, по старой памяти, собаки
на прежнем месте задирают лапу.
Ограда снесена давным-давно,
но им, должно быть, грезится ограда.
Их грезы перечеркивают явь.
А может быть, земля хранит тот запах:
асфальту не осилить запах псины.
И что им этот безобразный дом!
Для них тут садик, говорят вам -- садик.
А то, что очевидно для людей,
собакам совершенно безразлично.
Вот это и зовут: «собачья верность».
И если довелось мне говорить
всерьез об эстафете поколений,
то верю только в эту эстафету.
Вернее, в тех, кто ощущает запах.
Так мало нынче в Ленинграде греков,
да и вообще -- вне Греции -- их мало.
По крайней мере, мало для того,
чтоб сохранить сооруженья веры.
А верить в то, что мы сооружаем,
от них никто не требует. Одно,
должно быть, дело нацию крестить,
а крест нести -- уже совсем другое.
У них одна обязанность была.
Они ее исполнить не сумели.
Непаханое поле заросло.
«Ты, сеятель, храни свою соху,
а мы решим, когда нам колоситься».
Они свою соху не сохранили.
Сегодня ночью я смотрю в окно
и думаю о том, куда зашли мы?
И от чего мы больше далеки:
от православья или эллинизма?
К чему близки мы? Что там, впереди?
Не ждет ли нас теперь другая эра?
И если так, то в чем наш общий долг?
И что должны мы принести ей в жертву?
Никогда не набиваю себе цену: она у меня и так немаленькая!!!
Думаю, в каждом мужчине спрятан такой МУЖЧИНА, НАСТОЯЩИЙ, не тот, которого видят все, он скрыт от других женщин. ОН раскроется только найдя СВОЮ.