Тебя не смог понять твой захолустный город,
Астральной синевы кочующий гребец,
Ты долго прозябал в мещанских разговорах,
Вмурованный во тьму чернеющих небес.
Тебе под силу встать и скинуть тонный якорь,
Молве наперекор свой выбирая путь.
Ты знал - лишь та звезда во тьме зажжётся ярко,
Чья плоть сорвётся вниз без страха утонуть.
Возможно не щадя своё худое тело,
С холодной белизной как в мраморной плите,
Ты сам изгнал себя со всех земных пределов,
Чтоб метеором вниз и падать, и лететь.
И вот уже огня мощней и ярче нету
Чем тот, которым ты поджёг священный храм
Страдающей души, упавшей на планету,
Как падает солдат от огнестрельных ран.
Так пусть же миражом откроется виденье
Для полусонных глаз судов и матросни,
Вся суть твоей борьбы - величие паденья,
Которым небеса ты думал подразнить.
Прошло немало лет, и в этот промежуток
Так не сыскался тот в туманной череде,
Кто смог тебя понять, ты был для многих жуток,
Ты - праведных грехов великий чародей.
Ты тайной был влеком народов абиссинских,
Их странных и порой пугающих былин,
Где пламенный закат был слаще апельсинки,
А ночь, зазеленев, горчила как полынь.
Где бледная луна над пустошью саванны
Расплющена была в немыслимый овал,
На весь огромный мир сквозь солнечные ванны
Ты вместе со слюной свои стихи плевал.
Младенец, чьи уста во времени глаголя,
Чеканили слова древней, чем божество.
Эфиром табака и духом алкоголя
Пропахли и любовь, и смех, и ужас твой.
Так рано повзрослеть - не это ли столь гадко?
Не это ли хмельней французского бордо?
На личности твоей висящая загадка
Останется в веках как давний парадокс.
Ты вышел из толпы непримиримо-наглым,
Весь Атлас как атлАс подошвами кроя.
Ребёнок Сатаны! Скиталец! Падший ангел,
Стремящийся найти Эдемовы края.
Но крыльев больше нет! Любовь, хоть ты приди-ка
В распаренную грязь, где плоть поражена.
Всю прелесть твоего мощнейшего индиго
Съедала день за днём болезни рыжина.
Промчался и погас! О как же был недолог
Твой пламенный полёт, но ловкое перо
Успело совместить из груды малых долек
Вселенную больших, диковинных миров.
Не чёсаны вихры, не выглажены брюки,
Незыблемый девиз: «Сражайся и болей!»,
Ты пал за край Земли, но шрам в небесном брюхе
Остался маяком для новых кораблей.
В провалах зелени поет река чуть слышно,
И весь в лохмотья серебристые одет
Тростник… Из-за горы, сверкая, солнце вышло,
И над ложбиною дождем струится свет.
Там юноша-солдат, с открытым ртом, без каски,
В траву зарывшись непокрытой головой,
Спит. Растянулся он на этой полной ласки
Земле, средь зелени, под тихой синевой.
Цветами окружен, он крепко спит; и, словно
Дитя больное, улыбается безмолвно.
Природа, обогрей его и огради!
Не дрогнут ноздри у него от аромата,
Грудь не колышится, лежит он, сном объятый,
Под солнцем… Две дыры алеют на груди.
Октябрь 1870
Ни мысли в голове, ни слова с губ немых,
Но сердце любит всех, всех в мире без изъятья,
И сладко в сумерках бродить мне голубых,
И ночь зовёт меня, как женщина в объятья.