В Госдуме выступили с предложением о создании Совета по нравственности. Почему эту тему вдруг подняли, почему она стала актуальной? Раздел в мире сейчас идет как раз в области нравственности, в области понимания базовых ценностей. Мы видим всполохи проявлений наших представлений о том, что такое хорошо, а что такое плохо: даже такой либерал, как сын Хрущева, выступил против проката фильма «Смерть Сталина». Мы знаем, что в разных культурах, в разных ситуациях законы социума меняются. И в каждый момент времени нравственность - это то, что позволяет выживать конкретному социуму. На западе, например, нравственно все, что позволяет делать бизнес. Даже расчеловечивание приемлемо, если это позволяет заработать больше денег. Мы же менять человека ради денег не только не готовы, но даже не можем себе вообразить. Это пропасть между нами, и непонятно, как ее засыпать. Все остальное уже сверху.
Гражданская война на Украине для меня началась осенью 2013-го. Во Флориде. Для «Биохимии Предательства» мы снимали там интервью с Мальчишом-Кибальчишом - некогда советским школьником, а нынче американским физиком, Сергеем Остапенко. После интервью в компании родственников нашего героя отправились смотреть HBO, прямую трансляцию из Москвы. Там, в свете прожекторов, под бешеный рев толпы сошлись на ринге два богатыря-славянина - Владимир Кличко и Александр Поветкин.
Поветкин, как все помнят, выходил на бой под песню Н. Емелина «Русь»:
Мы живем на отцовской земле,
Внуки Сварога, славные дети,
И летит на крылатом коне,
Русь в далекие тысячелетия.
Внутренняя поверхность трицепса сверкнула языческой руной. Олимпийский, раскрашенный в тот день в желто-черное, имперское, яростно поддерживал своего бойца. Кличко - и тут тоже в каждой мелочи зашифрован смысл - разминался под калифорнийский фанк от RHCP.
Когда луженая глотка американского ведущего заставила зал стихнуть, а два титана принялись обмениваться страшными ударами, наша маленькая флоридская аудитория преобразилась.
- Бей его, мочи! Ооо, поймал на встречном! Да куда, на кого ты попер, олень! Ну, всё, поплыл! Конец вдвшнику! Кличко - машина. Куда ты против Кличка!
Приспущенные штаны, бейсболка на коленях, цепочка на шее. У следующего поколения семьи Мальчиша-Кибальчиша вполне типичная для выходцев с Украины, локализованная наружность. Если чета Остапенко (оба - киевляне) поразила нас безукоризненно грамотной речью и пронзительными, болезненными даже, воспоминаниями об ушедшей советской молодости, в которой киностудия Довженко и режиссер Шерстобитов, Крещатик и московский проспект Калинина, КГУ им. Т. Шевченко и МФТИ составляют неразрывное целое, то дети и внуки выглядели уже совершенно иначе и общались на эмигрантской мове, в равных пропорциях состоявшей из английского, русского и брайтонского суржика.
Меня, впрочем, поразило не это, а тот злобный восторг, с которым украинско-американская молодежь приветствовала каждый пропущенный Поветкиным удар. Казалось, Мальчиш-Кибальчиш Остапенко не разделял подобной радости, чувствовал какую-то неловкость за новое поколение, но в то же время ничего не мог поделать. Я переводил взгляд на гигантский, дорогой телевизор и силился понять, чем же здесь следует восхищаться?
Два здоровенных мужика - русский и украинец - лупят друг друга что есть мочи. Лупят не ради спорта, а ради денег, ради популярности, на потребу агрессивной, улюлюкающей толпе. Еще двадцать лет назад оба ходили в простые советские школы. Поветкин - в курскую, 9. Кличко - в киевскую, 69. Разве могли классная руководительница Саши или англичанка Володи представить себе, что усилиями иностранных промоутеров один превратится в Белого Льва (White Lion), а другой в Стальной Молот (Steelhammer)? Что надзирать за дракой советских школьников будут какие-то американские барыги, которые, очевидно, при любом исходе поединка внакладе не останутся. Это они организовали трансляцию, они продали рекламное время. Они заплатят гонорар обоим противникам. И гонорар будет тем больше, чем сильнее и безжалостнее русский будет бить украинца, а украинец - русского. Так, будто дерутся не русский и украинец, а Россия и Украина. Дерутся за будущее, за то, кому быть главнее. Ведь боливар не выдержит двоих, верно? И если бы Кличко, а не Поветкин, получил рассечение брови; если бы лицо Кличко, а не Поветкина, растекалось по кадру в издевательском повторе; если бы равновесие терял Кличко, а не Поветкин, то русская армия фанатов Поветкина точно так же вскакивала бы со своих диванов и барных стульев, крича: «Мочи хохла!»
- Мочи хохла!
- Мочи кацапа!
- Мочи! Мочи! Мочи!
Когда-то, когда Поветкин и Кличко ходили в свои школы, в первых видеосалонах крутили подзабытый сегодня фильм с Ван Даммом - «Кровавый Спорт». Он был невероятно популярен, в первую очередь потому, что знакомил по-овечьи наивную советскую аудиторию с манящим миром чистогана. Миром, где «выживает сильнейший», где «падающего толкни», где «умри ты сегодня, а я - завтра». Этот мир притягивал к себе разложившееся сознание советского человека так же, как липкая лента притягивает неразумную муху. Мы влипли. Влипли по горло. Все - русские, украинцы, татары, буряты, осетины, таджики, казахи, грузины, чеченцы. Все.
Римляне превращали непокорных варваров в гладиаторов, стравливали их между собой, а изнеженные, разжиревшие патриции решали, кто из участников поединка больше заслуживает жить. Варварство и гладиаторство связаны неразрывно. Новый Рим по-прежнему вербует гладиаторов из варваров, сбрасывая перед этим целые народы в историческую, цивилизационную пропасть.
Меньше чем через год после боя Кличко-Поветкин телевизионный эфир заполнили тела. Трупы. Русские, украинские, кавказские. Добровольцы, солдаты, мирные люди и татуированные боевики. Народы удалось-таки выпихнуть на ринг. И схема работает. Промоутеры и букмекеры - любой национальности, любой веры - делают ставки, снимают кассу.
Ты должен быть сильным.
Ты должен уметь сказать: «Руки прочь, прочь от меня!»
Ты должен быть сильным,
Иначе зачем тебе быть.
Культ уличного бойца, бойца без правил, конечно, ничего общего не имеет ни со спортом, ни с образом «настоящего мужчины». Настоящий мужик - не хорошо воспитанный зверь, не тот, кто может жрать мясо врага сырым, не тот, кто не знает боли и способен красиво погибнуть за что угодно (неважно, за что). Мужчина - в первую очередь, Человек, осознающий себя Человеком, обладающий моральной (и физической) силой для борьбы за свой Человеческий образ. Борьбы с миром. Борьбы с самим собой. Мужчина начинается с сердца и головы, а не со стальной промежности и чугунного кулака. Кулаки не помешают, конечно. Лишь бы голова не превращалась в громадный кулак.
Солдаты и офицеры элитных подразделений Вермахта и СС были высококлассными, надрессированными зверьми. Они встречали смерть с улыбкой, они не сдавались в бою и не знали жалости к побежденным. Но были ли они мужчинами? С точки зрения фашистской этики - да, были. Поскольку для фашиста мужчина начинается с пренебрежения к смерти. Мужчина идет к смерти с самого рождения. Отсюда и эстетика господствующего черного цвета, заполняющего фашистские общества до краев, как чернила - чернильницу. Отсюда - отношение к женщине как к бессловесному трофею, который служит для воспроизводства смерти.
Советский мужчина - тот, что водрузил над Рейхстагом Красное Знамя Победы - выглядел гораздо скромнее, невзрачнее что ли. Вспомните Василия Тёркина. Он не походил ни на Заратустру, ни на римского гладиатора, хотя занятия спортом и были в СССР массовыми. Только всегда и везде это был коллективный, командный спорт, даже в индивидуальном зачете. СССР создавался не как татами или боксерский ринг. И потому советский мужик не воспитывался волком, хотя не рос, конечно, и овцой. Самим своим существованием он опровергал ту зоологическую, животноводческую доктрину, в которой люди подразделяются на хищников и добычу. На рабов и хозяев. Ведь в сущности, идеология фашистского или либерального сверхчеловечества - это одна и та же идеология. Идеология узаконенного, неоспоримого неравенства.
Есть ли у кого-то сомнения в мужестве Валерия Чкалова или Алексея Маресьева? Дмитрия Карбышева или Мусы Джалиля? Кем бы, встретив на улице, сочли их сегодня мы, помешавшиеся на хорошо прокачанном торсе?
Бой отваги требует, джигит,
В бой с надеждою идет, кто храбр.
С мужеством свобода что гранит,
Кто не знает мужества - тот раб
«Сладкое искусство кровоподтека», как еще в 19-м веке называл бокс английский журналист, давно превратилось в отрасль развлекательной экономики. В ловушку для скрытого в каждом из нас, мечтающего о свободе зверя. Технологии меняются, суть остается прежней. И Дон Кинг, чудной старик в джинсовой куртке, которого мы как-то интервьюировали перед боем Валуева, и выходящий на ринг ММА восьмилетний мальчик являются заложниками одинаковой системы. Да, это стихия силы. Но это сила - на службе у хитрости. Обожавший бокс Хэмингуэй, Джек Лондон или Клинт Иствуд со своей «Малышкой за миллион», раскрыли тему гораздо лучше меня.
«Ник толкнул дверь и вошел в комнату. Оле Андресон, одетый, лежал на кровати. Когда-то он был боксерам тяжелого веса, кровать была слишком коротка для него. Под головой у него были две подушки. Он не взглянул на Ника.
- В чем дело? - спросил он.
- Я был в закусочной Генри, - сказал Ник. - Пришли двое, связали меня и повара и говорили, что хотят вас убить.
На словах это выходило глупо. Оле Андресон ничего не ответил.
- Они выставили нас на кухню, - продолжал Ник. - Они собирались вас застрелить, когда бы придете обедать.
Оле Андресон глядел в стену и молчал.
- Джордж послал меня предупредить вас.
- Все равно тут ничего не поделаешь, - сказал Оле Андресон.
- Хотите, я вам опишу, какие они?
- Я не хочу знать, какие они, - сказал Оле Андресон. Он смотрел в стену. - Спасибо, что пришел предупредить.
- Не стоит.
Ник все глядел на рослого человека, лежавшего на постели.
- Может быть, пойти заявить в полицию?
- Нет, - сказал Оле Андресон. - Это бесполезно.
- А я не могу помочь чем-нибудь?
- Нет. Тут ничего не поделаешь.
- Может быть, это просто шутка?
- Нет. Это не просто шутка.
Оле Андресон повернулся на бок.
- Беда в том, - сказал он, глядя в стену, - что я никак не могу собраться с духом и выйти. Целый день лежу вот так.
- Вы бы уехали из города.
- Нет, - сказал Оле Андресон. - Мне надоело бегать от них. - Он все глядел в стену. - Теперь уже ничего не поделаешь.
- А нельзя это как-нибудь уладить?
- Нет, теперь уже поздно. - Он говорил все тем же тусклым голосом. - Ничего не поделаешь. Я полежу, а потом соберусь с духом и выйду.
- Так я пойду обратно, к Джорджу, - сказал Ник.
- Прощай, - сказал Оле Андресон. Он не смотрел на Ника, - Спасибо, что пришел.
Ник вышел. Затворяя дверь, он видел Оле Аидресона, лежащего одетым на кровати, лицом к стене.»
Знакомый, гастарбайтер из Молдавии, помогавший нам делать ремонт, делится новостями:
- Приятель, плиточник, потерял работу. Записался в бои без правил, на окраине.
- Зачем? Неужто нельзя иначе? Он что - боец?
- Да нет, драться вообще не любит. Но надо кормить большую семью. Здоровье вроде бы пока позволяет. Обещали деньги даже за поражение.
Чтобы оценить популярность боев без правил, достаточно открыть ютуб. За четверть века варваризации некогда единая и великая страна покрылась сплошной сыпью бойцовских рингов. Как и наполненные иностранным барахлом торговые центры, клубы единоборств открывались там, где умирала цивилизация - в заброшенных цехах, опустевших заводоуправлениях, приватизированных спортзалах. Конечно же, платная бойцовская секция должна работать при каждой школе. Ведь «иначе они будут шататься по улицам».
Дерутся все. Все и везде. Дерутся даже женщины и дети. За жизнь, за кусок хлеба, за место под солнцем и место на кладбище.
- В черных шортах Таджеддин. В клетчатых - Аслан.
Бойцовские клубы распространяются теперь по франшизе. Можно открыть и в вашем дворе. Примерно так же, как пивоварню или частный детский сад. Вот «бой двух рабочих с овощной базы». Несколько десятков тысяч просмотров. Несколько тысяч рублей победившему. Чем жестче, тем выше сборы.
Проблема в том, что количество всегда переходит в качество. Загнанный на ринг с помощью денежной приманки зверь рано или поздно перегрызет канаты, вырвется на улицу. А если в ринг превращено всё общество - от детского сада до дома престарелых - то, хочешь или не хочешь, однажды будет так, как описано в книжке:
«Второе шествие подошло к нам вплотную. Его участники в сапогах - это же великая мечта немецкого патриота, и все они, кроме двух, не старше восемнадцати-двадцати лет. Зато их вдвое больше, чем нас. Мы минуем друг друга.
- А этого красного пса мы знаем! - вдруг кричит кто-то. Шевелюра Вилли светится и ночью.
- И того вон, лысого! - кричит второй голос и показывает на Георга.
- Бей их.
- Лиза, беги! - говорит Георг.
И у Лизы только подметки засверкали.
- Эти трусы хотят позвать полицию! - восклицает белобрысый очкастый молодчик, он намерен погнаться за Лизой. Вилли дает ему подножку, белобрысый летит наземь, и тут же начинается свалка. Нас пятеро, не считая Ризенфельда. Вернее, четверо с половинкой. Половинка -- Герман Лотц, наш однополчанин и инвалид войны, у него левая рука ампутирована по самое плечо".
Послушайте, но ведь на Руси всегда бились стенка на стенку! Не так ли? Да вот хоть Лермонтова возьмите:
Ой, уж где вы, добрые молодцы?
Вы потешьте царя нашего батюшку!
Выходите-ка во широкий круг;
Кто побьет кого, того царь наградит;
А кто будет побит, тому бог простит!
Бойцовский клуб чистой воды! В понимании сегодняшнего выпускника школы - уж точно. Ведь некому подсказать, что Степан Парамонович Калашников, вызывая на бой царского опричника, басурманского сына Кирибеевича, идет биться не ради награды, а примерно по тем же соображениям, по каким за сотни лет до этого поднимал на восстание своих товарищей гладиатор Спартак:
И подумал Степан Парамонович:
«Чему быть суждено, то и сбудется;
Постою за Правду до последнева!»
Не забудем и о судьбе купца Калашникова, которого грозный и великий царь Иван Васильевич тут же показательно репрессирует, по собственной 282-й. То есть мотивы описанного Лермонтовым поединка, мягко говоря, совершенно иные. Не одна лишь Алёна Дмитриевна пострадала. Не одну лишь родовую честь защищает Калашников. Не за деньги бьется. Не потому поют про него «красную песню» гусляры. Восстает Калашников, как сказали бы раньше, против несправедливого общественного устройства, в котором одним можно всё, а другим нельзя ничего. Восстает не только за себя одного, но и за других - безмолвных, безропотных, слабых, но точно так же униженных. Поступает как Мужчина. Как Человек. А повесть о настоящем человеке заканчивается примерно одинаково - в каком бы веке она ни писалась.
Сравните:
И гуляют-шумят ветры буйные
Над его безымянной могилкою,
И проходят мимо люди добрые:
Пройдет стар человек - перекрестится,
Пройдет молодец - приосанится;
Пройдет девица - пригорюнится,
А пройдут гусляры - споют песенку.
;;;;
«А Мальчиша-Кибальчиша схоронили на зеленом бугре у Синей
Реки. И поставили над могилой большой красный флаг.
Плывут пароходы -- привет Мальчишу!
Пролетают летчики -- привет Мальчишу!
Пробегут паровозы -- привет Мальчишу!
А пройдут пионеры -- салют Мальчишу! "
Для тех, кто упрямо ищет свободы, не может быть более неотложной задачи, чем понять механизмы и практики индоктринации. Её легко увидеть в тоталитарных обществах, и гораздо сложнее в основанной на промывании мозгов, но якобы «свободной» системе, которой мы все принадлежим, и которой мы так часто служим, осознанно или неосознанно.