Первыми падениями после сухого октября отмечали люди ноябрьскую зиму.
Какими бы успешными, патриотичными и сытыми ни изображала граждан пропаганда, как бы сами граждане ни верили в свое величие, есть один предатель, который выдает с потрохами их истинное неблагополучие. Это язык. Сегодняшний язык россиян говорит нам, что люди стали жить плохо. В русский язык незаметно вернулись слова бедности. Слова голода, страха и безысходности. Необязательно прямо спрашивать людей, хорошо ли им живется - достаточно послушать, какими словами они описывают свою новую жизнь.
Возьмем для начала слово «лакомиться». Его употребляют люди, ограничивающие себя в тратах на еду. Слово «лакомиться» всегда звучит в интервью бедных пенсионерок, которые рассказывают о своем рационе. «С пенсии покупаю себе курицу полакомиться». Это точный маркер бедности и даже нищеты, так как в XXI в. рацион и достаток человека среднего почти исключает какие-либо продуктовые лишения. Люди редко покупают икру, трюфели или хорошее вино. Но только бедняки называют эти покупки лакомством, выдавая тем самым свою неудовлетворенность ежедневным питанием.
Если вы пришли на свидание с вполне успешным с виду человеком и вдруг он предлагает полакомиться шоколадом, насторожитесь: перед вами абсолютно точно бедняк, играющий в чужую игру. К сожалению, людей, которые любят «лакомиться», в России стало больше. Слово это почти исчезло из массового употребления лет на десять. И вот оно вернулось. Как вернулись «лакомки» и «лакомства». Это ужасно. Еще ужаснее то, что теперь россияне считаю лакомством: творог, мясо, фрукты, рыбу, конфеты…
Другое слово из этого ряда - «баловать». «Иногда балую себя творожком» - рассказывает журналистам провинциальная учительница, еле сводящая концы с концами. «Яблочки покупаю только с получки - побаловать детей» - делится другая учительница. Иная скажет «Детей фруктами радую редко - только с зарплаты». Казалось бы, положение у обеих одинаково, но нет - вторая не чувствует себя недоедающей.
Еще один маркер - те самые «творожок» и «яблочко». Уменьшительные формы, применяемые к продуктам, выдают подобострастное к ним отношение. А подобострастие к творогу или яблокам возникает только у людей недоедающих, причем, недоедающих здесь и сейчас. И недоедающих не по вине стихии, катастрофы или войны, а по причине своей нищеты, своего социального неблагополучия. Недоедающие хронически.
Ни в какой блокадной или военной мемуаристике вы не встретите повального употребления уменьшительных форм слов «хлеб», «молоко», «каша». Ели «хлебушек», пили «молочко» и жарили «рыбку» русские крестьяне, голодавшие сотни лет и при царях, и после них, тогда как дворяне с купцами все это время потребляли хлеб, молоко и рыбу. А вот половые в трактирах предлагали им «икорочку», «балычок» и «стерлядочку».
В общем, помните: если вас в чьем-то доме угощают красной «рыбкой», вероятно, она была куплена в ущерб другим потребностям - например, вместо «курочки» детям. Пройдите по рынку, постойте у молочного отдела магазина. Прислушайтесь - все больше людей называют продукты питания с особенным придыханием: «мяско», «рыбка», «молочко». Они недоедают!
Есть люди, которые на вопрос о своем рационе оптимистично отвечают: «Питаемся мы хорошо». Не верьте! Эти люди также недоедают. Голода у них, наверное, нет, но позволить себе разнообразные продукты они не могут. Покупать еду ради удовольствия им не по карману. Они не едят - они питаются, наполняют себя энергией, едят ровно столько, сколько нужно для поддержания жизни. Все, что выходит за рамки питания, считается лакомством. Питание - горькое советское слово, обозначающее потребление продуктов в рамках жизненно необходимых норм.
Проходя мимо, люди друг друга исследуют на предмет безопасности, а не на предмет знакомства.
ПРИМЕТА
Любой, в ком мозг с рожденья спит,
Томится в поисках корней:
Коль некто не антисемит,
То обязательно еврей.
Не то чтобы других людей. Но самые романтичные и склонные к графомании - себя, в отражении блестящих женских глаз в накладных ресницах из меха гуманно и экологично остриженного соболя. И чем более лестно отражение, тем больше любят. Менеджеры - как женщины, которые выбирают зеркало, в котором они себе больше всего нравятся. Туманное, с золотистым оттенком, в приглушенном освещении.
Безусловно, и эгоизм, и самолюбование - это все знаки времени. Долой коммунальное единство и псевдоскромность. Но, понимаете, менеджеру самое главное - понять, за что себя любить. Это не так очевидно, как можно было бы подумать. Любить человека, который ровно в десять утра прокатывает свой пропуск, чтобы спустя пять минут погрузиться в скучные, никому не понятные дела, особенно не за что. Да, конечно, он был отличником в МГУ или Плехановской академии, он три месяца что-то изучал в Йельском университете и прошел, разумеется, курсы MBA. Он соткан из тренингов личностного роста и всяких там агро-вино-туристических школ.
Конечно, Сергей Минаев еще в нулевые облучил весь этот контингент ненавистью и презрением. Больше слов и не найдешь. Но Сергей, как можно догадаться, мужчина, да еще и успешный, да еще и сам менеджер так или иначе. Его отношение - изнутри, с линии фронта. Там всякий дым, вопли, кровища, части тел и паника. А ведь есть и тыл. Откуда испуганные жители смотрят на поле брани, где молодые люди неприметной внешности в одинаковых серых костюмах не на жизнь, а на смерть бьются на своих Vertu. Часть этих жителей - девушки. Они наблюдают за схваткой с таким же волнением, с которым продавщицы в «Зейна» или в «Бриони» ожидают клиента, намеревающегося полностью обновить гардероб из двадцати новых серых костюмов.
В общем, вот есть у нас этот костюм, два-три убедительных диплома, рубашки ручной работы с инициалами, которые в лучшем случае вышиты белым по белому на манжетах, в худшем - контрастного цвета. Итальянские бабушки, прилепив к морщинистым губам сигареты, обметывали прорези на плотном жаккарде, вытканном на маленькой фабрике (которая сейчас наверняка принадлежит китайцам), чтобы наш менеджер высшего звена запостил свои манжеты в инстаграм, где трепетные дамы соберут ему сто восторженных лайков.
Еще у менеджера, разумеется, есть квартира, где очень много дизайна, вид на реку и совсем нет пыли. Никогда. Это такая квартира и такой дизайн, от которого пыль в ужасе шарахается, пристыженная великолепием. Собственно, вкуса у менеджера нет, но его помощники знают людей, у которых его можно купить. Оценив проект интерьера, менеджер осознает, какие цвета и формы он на самом деле любит.
Итак, у нас есть дипломы, костюмы и квартира. Еще машина или три, но это мелочи. На машину клюют представительницы совсем уж социальных низов. Мало ли у кого сейчас машина? Даже у бесперспективных менеджеров среднего звена может быть «Лексус» или «Мерседес», ради кредита на который они терпят самый изощренный внутренний корпоративный кодекс.
Сначала менеджеру кажется, что за все за это его можно любить. Он гордо выносит себя на обозрение в Chips или в «Бессонницу», где сталкивается с другими такими же победителями в рубашках/ботинках/галстуках ручной работы - и догадывается, что ничем от них не отличается. Что девушки слетаются не на его собственную яркую индивидуальность, а на определенный мужской набор: часы, штаны, статус, количество домов на европейском побережье. И вот после семнадцатой стопки односолодового виски с крошечной, уже закрытой вискокурни под Абердином, менеджера осеняет: индивидуальности у него нет. Также у него нет двух-трех миллиардов, которые отлично работают, если надо прикрыть зияющую внутреннюю пустоту.
Конечно, менеджер не прав. Он не понимает, что у девушек, которые толкутся в VIP-ложах, тоже есть… ну ладно, не то чтобы душа, но нечто вроде чутья. Те девушки, которым в жизни несказанно повезло, ездили с Прохоровым в Куршавель, летали с Тарико куда-нибудь в Тоскану, а самые счастливые пару ночей провели с Абрамовичем в испанском отеле, полностью выкупленном для романтических выходных. Есть и те, кто помнит Березовского в расцвете, но они, как правило, уже глубоко замужем и вяжут красные ковровые дорожки где-нибудь в семейном замке.
Конечно, дело в деньгах. Но деньги - это сумки и квартиры, а величие - оно осеняет. Те, кто руками или губами касался Великих, - они навеки погублены. Ну да, всякие там частные перелеты и безудержные покупки на Просек де Гарсиа заставляют девушек трепетать, и глаза их сияют от предвкушения, даже если отражают лишь заурядного топ-менеджера. Но. Ничего личного. Ничего большего. Менеджеры высшего звена - они лишь средство. А Великие - они цель.
Каким бы таинственным ни казался девушкам Михаил Прохоров в его опять же серых костюмах, сшитых на заказ нарочно так, чтобы они выглядели как ширпотреб из Mark&Spencer, но он настолько неоднозначная личность, что это пробуждает в девушках волнение. Он непонятный. Может, даже странный. Он возбуждает нечто гораздо большее, чем покупательский зуд. А наш менеджер - он просто дорогой двубортный с дорогими часами, дорогими ботинками и какими-нибудь дорогими трусами. Он весь такой лощеный и очевидный.
Да, менеджер это осознает. Он видит, как какие-то мужчины гораздо толще и неопрятнее его почему-то делают так, что девушки смеются. И вот тогда менеджер начинает работать над индивидуальностью. Он создает тонкую личность. Он пишет стихи. Прозу. Он берет за пример Евгения Онегина, смешав его со Стоиком/Титаном/Финансистом, добавляет немного Гекко из «Уолл-стрит», а также Бориса Березовского в исполнении Владимира Машкова в фильме «Олигарх». Перечитывает «ДухLess» в полной уверенности, что он не такой, он ждет свой «Майбах».
Личность менеджера так же идеальна, как его диван. Он теперь немного циник, но лишь потому, что наблюдение за нравами разочаровало его, а не потому, что душа очерствела. Он хочет любить. Что-нибудь кроме последних Panerai или арендованной на август яхты принца Альберта. Но не знает кого/что. Нет у помощников дизайнера по чувствам. Некому подсказать, как бы полюбить такую, у которой нет карьеры, но при этом она успешная и умная. Такую, чтобы не восемнадцать лет и босоножки из Primark, но чтобы лоб, скулы, губы и грудь - почти свои. И чтобы всю ночь гуляла, но на шпильках. Она не обязана знать, кто там вокруг кого вращается - Солнце или Земля, но слушать его должна с искренним, а не поддельным интересом. За живое ее должны брать его рассказы о том, как девочка Лена пила парное молоко, и оно стекало у нее по подбородку, и солнце запутывалось в ее светлых волосах, и до одури пахло сеном, а он с умилением глядел на ее разбитые коленки, а потом всю ночь не спал и вспоминал стихи Ахмадулиной.
Менеджер - он не зря топ-менеджер. Он умеет преодолевать любые преграды и личностно растет. Поэтому, конечно, он находит такую, которая так же идеально подходит к его новой личности, как ботинки Trickers (пошив индивидуальный) к твидовому пиджаку. Да, ей не двадцать, но она наивна, как девочка. Она встречалась с N (7-е место в списке «Форбс»), и M (25-е), и Z (19-я позиция). Высшее качество. Она не бездельница - все время снимается для журналов, телевиденья, дает интервью, отвечает на комментарии в инстаграм. Она спустилась с верхних позиций «Форбса», потому что догадалась - не в миллиардах счастье. Лучше миллионер в руках, чем олигарх в небе. Ей хочется человеческого общения, а не только через охранника, секретаря и вице-председателя. Но всякие там бурные чувства ее тоже не устраивают - кто знает, куда они могут завести? Вдруг в какой-нибудь Екатеринбург, где нет аругулы? Ей хочется отдыхать в Монако, стихов и изумрудов. Это потому, что у нее развитое чувство прекрасного, но трезвый взгляд на жизнь. Такую можно полюбить. Можно и нужно - чувства сейчас в тренде. Пока конкуренты все еще меняют секс на сапоги, наш чемпион влюблен и счастлив. Это мы видим в его инстаграм, а значит, так и есть.
К моему большому удивлению, вскоре обнаружилось, что для других ребят бабушка - это ничуть не тихая ласковая рукодельница.
У Вячеслава Добрынина была песня про них.)))
Попробовали ее спеть и обнаружили, что приподъездные бабушки исчезли как социальный институт. Где-то они, быть может, еще встречаются, но не у нас.
Поначалу у подъезда стояла лавочка, но жильцы дома попросили ее снести, потому что вечерами на ней собирается неспокойная молодежь и проход к подъезду становится небезопасен. Снесли. Бабушки могли бы сидеть около детской площадки, но там лавочки разломали те самые неспокойные. Сидеть стало негде. И не нашлось ни одного мужчины, который вышел бы на улицу с молотком и пилой и, как в былые годы, быстро соорудил бы для бабушек новую лавочку.
Чуть позже заявление насчет скамеек вокруг площадки написали молодые мамы, они-то и сидят рядом с малышами, при детях обсуждают их отцов в самом нежелательном для детских ушей тоне. А бабушки где? Где их мудрость, которая не позволила бы при сыновьях и дочерях выражать неуважительное отношение к мужчинам?
Заинтересовавшись исчезновением бабушек, я стала спрашивать у людей, помнят ли они то время, когда старушки сидели у подъездов и обо всех все знали.
Недавние жители пятиэтажек не забыли, как у какого-нибудь подъезда часов с десяти утра появлялась парочка давних подруг, а часам к пяти вечера по обе стороны от проходов к каждому подъезду могло сидеть по пять-семь человек. Но где же они теперь? Почему в огромных домах, где в каждом подъезде умещается целая хрущевка, не образуется активное сообщество сдруженных бабушек? Что изменилось?
На этот вопрос я получила немало ответов, когда был небольшой праздник в парке. Старички и старушки пришли на «Песни нашего двора» Марка Розовского. Спектакль вызвал обсуждение дворов прежних и нынешних.
Перескажу вкратце, что довелось услышать. Люди преклонного возраста в 60−70-х годах свои строгие нравственные нормы выработали в военное время. Предательство - от антигосударственных речей до измены и развода - исключалось. Лень была недопустима. Они жили по четким правилам и охотно передавали свои убеждения. Все идеи были сцеплены между собой и глубоко осмыслены. Высокая культура или хотя бы начитанность была основой для длинных содержательных разговоров. Показанная у Марка Розовского субкультура полупьяных развязных бывших зэков с их девицами - не норма двора, а его позор. Это ярко выделялось на фоне тихих речей, добрых отношений, занятости чем-то полезным. Во дворах допоздна вдумчиво играли в шахматы, но кто это помнит? В память врезается то, что контрастно выделилось на общем фоне. Мы думаем, что во дворах была сплошь развязная пьянь, а на самом деле пьянь всего лишь захватывала воображение своим уродством, разительным отличием от нормальных людей.
В ответ на утверждение, что пили все, один из ветеранов добыл поквартирный список всех соседей и отметил, кого видел выпившим только на Новый год, а кого и в обычные будние дни. Оказалось, что «пили все» - это когда полпроцента жильцов дома были хотя бы один раз за четверть века замечены с осоловевшими глазами. Троица выпивох мозолила глаза, но это же «почти всегда», а не «все». Тот же ветеран стал отмечать, кто чем занимался в свободное время. Общение с детьми, ремонт и изготовление чего-либо нового, дачное строительство, туризм, рыбалка или собирание грибов, ягод, чтение газет и книг, кино и театр, переписка с друзьями, настольные игры и так далее. Женщины или на кухне, или рукодельничают, слушая читающих и пересказывающих уроки детишек. До появления телевизоров жизнь была намного многообразнее, и общие интересы порождали богатое общение. А потом новые поколения начали толстеть на диванах, пялясь в экраны.
Сейчас стариками становятся те, кому пассивное сидение перед телевизором заменило множество необходимых работ. Они сами по себе гораздо менее активны, чем предки. Они пережили то время, когда убеждения разрушали, предлагая взамен ужасы репрессий и прелести рынка. Многие из них поняли, что их обдурили, и теперь пытаются в Интернете достучаться до потомков. Но Интернет - это сеть, из которой не выбраться. Друзей множество, и в то же время друзей нет. Общение сутки напролет - без полноценного общения.
Где наши бабушки? Либо там же, где и дедушки, в Сети, либо в привычных телевизорах. Во дворе в одиночку делать нечего, до скверов и парков идти далеко, потому городские старики сидят в своих комнатах. Некоторые нашли себе место в клубах, где поют, играют, рисуют, вышивают. Самые благополучные имеют свои загородные садики и домики, где очень много дел, особенно когда приезжают внуки.
Старые люди были носителями мудрости и спокойными терпеливыми учителями для детишек. Сейчас их мудрость мало кому интересна, и детей можно смело доверить компьютерам.
Прежде стареющие люди лет по сорок обеспечивали в больших семьях чистоту, уют, вкусную еду, теперь же маленькие семьи в стариках не нуждаются, ведь есть бытовая техника, клининговые компании и рестораны быстрого питания.
Казалось бы, все плохо. Но нет, не плохо, всего лишь иначе.
Старушки не сидят у подъезда и не обсуждают проходящих - это очень хорошо. Старушки публикуют в Интернете стихи, прозу, мастер-классы по изготовлению сувениров и вкусняшек, они спорят в форумах и договариваются с сотнями желающих о передаче размноженных растений или старых фотографий. Активность переместилась из родного двора в общемировое сообщество. В соцсетях одинокие старушки публикуют свои фотографии на фоне Эйфелевой башни или Стены Плача, на сайте «Милосердия» находят себе добрые дела, на сайте «Зовём» - куда пойти сегодня бесплатно.
Наши бабушки все без исключения грамотные, потому приносят своими отзывами много радости (или иных чувств) деятелям искусства и журналистам. Сегодняшние «диванные войска» - это не только школьники, но и множество бабушек с именами дедушек. Они все меньше шифруются, притворяясь подростками, и в их аргументации все чаще встречаются знакомые нотки: «Деточка, поживи с мое, потом будешь говорить».
Околоподъездные лавочки перекочевали в виртуальный мир. Бабушки остаются верны себе и, как в старые добрые времена, обсуждают все, что проносится мимо.