«Всё в этой жизни от любви…»
Спасибо, теперь я знаю откуда взялась твоя ненависть. Мне надо было чуть меньше любить тебя…
Будем всегда непонятыми,
дерзкими, мудрыми, пьяными,
ночь обжигает пятнами
и укрывает туманами,
посередине улицы,
где светофоры греются,
две одиноких умницы,
словно брильянты светятся,
Без оправданий- радовать!,
зависть-удел покойников,
Ты меня хочешь баловать,
чтоб извести поклонников?
против толпы, да к радости,
против унынья-к Господу,
будем с тобой до старости,
только не будем взрослыми!
чтобы от смеха таяли
льдины, снега колючие,
снова заснем в Италии?
Любящим только лучшее!
Ольга Тиманова
Вряд ли кто-то помнит, то слово, не букву, а именно, слово, которое он написал первым… А, вот, я - помню. Утверждая это, вовсе не собираюсь намекать на свою исключительность. Просто моему первому слову научил меня папа по моей, через чур, настойчивой просьбе.
Как только мой любимый папочка, который с огромной радостью и удовольствием разделял мои игры и забавы, научил меня первой букве, по традиции, букве «А,» видимо, с тайной надеждой на «папу» или, на крайний случай, на «маму» он спросил меня:
-Дочк, а какое слово хочешь научиться писать первым?
И я с превеликой готовностью, со скоростью новогодней хлопушки, выпалила:
-Наташа!
Я могу понять папино разочарование, но любимые мои родители находились рядом, то есть, около, и с ними можно было поговорить и посмеяться, съесть вкусняшку, устроить «обнимашки-целовашки,» даже побаловаться, в пределах разумного.
А обожаемая мною кузина, которую звали Наташа, была далеко и Людка, то есть, я, очень по ней скучала, потому, как виделись мы не чаще одного раза в год, когда я с родителями приезжала летом в отпуск, в деревню, где девчушка жила со своими родителями, бабушкой и дедушкой.
Мы не могли наговориться и наиграться, да и, просто, нарадоваться, что снова вместе, даже на ночь не разлучались - спали в одной кроватке. И платья, и панамки были у нас одинаковые, а при панамках не всегда сразу можно было и разобрать - где тёмно русая Люда, а где светло русая Наташа. Одним словом, «сестрёнки-пестрёнки!»
И Людке, то есть, мне, казалось, что если она напишет на листочке бумаги имя своей милой сестрички, то она окажется ближе, и горечь и боль разлуки будет не такой острой…
Папа, раз напросился, начал терпеливо учить дочку. Сначала сам написал слово «Наташа» большими аккуратными печатными буквами, потом начал объяснять из каких букв состоит это слово и как их надо писать.
Поскольку продвинутый его ребенок и читать и считать умел, как пулемёт системы «Максим,» папа решил, что с обучением письму проблем быть не должно, тем более, что девчушка была миниатюрной копией папы - внешность, характер, привычки, а папа, кроме прочих достоинств обладал ещё и врождённой грамотностью.
Но, видимо забыл, что «первый блин - комом…»
- Смотри, «кошка,» - называя её «домашним» именем. Буква «Н» - сначала две палочки «стоя» рядом, а, потом, по середине перекладинка. буква «А» - сначала две скошенные палочки, как крыша у домика, а потом, снова, по середине - перекладинка. Буква «Т» - одна «стоячая» палочка и перекладинка, наверху. Опять, буква «А.» Теперь - буква «Ш» - три «стоячие» палочки рядом и перекладинка в самом низу. А, в конце, снова буква «А.» Вот и вся «Наташа…» А, теперь, «кошка,» попробуй сама…
Людка взяла карандаш в руки и очень быстро и довольно аккуратно написала «Наташа» с гордостью протягивая листок отцу…
Отец же, посмотрев на листок, огорченно сказал:
-Неверно, «кошка…» У тебя в букве «Ш» только две паочки…
Нисколько не смутившись, она взяла протянутый листок и переписала слово заново, снова протянув отцу бумагу, ожидая похвалы…
Однако, ртец, взглянув на её работу, молвил:
- А, теперь, в букве «Ш» - четыре палочки. Ты не торопись, пиши медленно и палочки в этой буковке считай. Досчитала до трёх, и, всё, останавливайся.
Она всё понимала, но как не старалась, не получались именно ТРИ палочки. Всё время выходило - то «недолёт,» то «перелёт,» то есть, то две палочки, то четыре… Ну, что ты будешь делать!
Было обидно и досадно, от отчаянья хотелось плакать, намокли и щёки и ладошки. Пальчики, крепко сжимающие карандаш побелели и болели от напряжения, хотелось всё бросить, но сдаваться было не в моём характере.
Наконец, часа через полтора «Наташа» получилась с тремя палочками в злополучной букве «Ш.»
Папа радовался больше меня. Он схватил драгоценный листочек и, почти, вприпрыжку помчался к маме, которая в это время пекла мой любимый лимонный кекс, как нельзя, кстати! Героиня недолго ждала награду.
Короче, первое слово моё было торжественно и радостно отмечено чаепитием в семейном кругу! Первое, написанное тобой, слово, тем более, если написано оно с такой любовью - это, знаете ли, очень важно!
Мои слова-пустая пена,
В молчанье-мыслей теснота.
Моя закончится поэма,
Когда закроюся уста.
Моя закончится поэма,
Когда сольются две души
Под яркий свет луны Эдема,
Под клёкот сокола в тиши.
В моих словах ты не услышишь
Полёта птиц из плена снов,
В моём молчанье вечный голос
Забьется в сердце вновь и вновь.
Смотри на мир, но не глазами,
Услышь своей душой меня.
Стоишь ты меж двумя мирами
На остром лезвии дождя…
Холодный лёд в одно мгновение
Растает, плача в тишине…
В едином танце вдохновенья,
В слезах сгорающих в огне.
Мои слова- пустая пена,
В молчанье- правда всех миров,
Но не закончится поэма,
Пока живет моя любовь…
Мои родственники гостили у своей родни, в провинции. И привезли мне оттуда самое для меня ценное - домашние тапочки, но не шлепанцами, а с пяточкой, какие и в Москве то найдёшь не сразу. К несказанной моей радости привезли две пары, синие и красные. И потому довольно долгое время по поводу домашней обуви я могла теперь не беспокоиться. А причина в том, что это не каприз, просто я не могу ходить в обуви типа «шлёпанцы.»
Держу, счастливая такая, в руках пакет с тапочками, а про себя повторяю: «Одни - красненькие, другие - синенькие.»
И невольно я вспомнила маму…
Война шла по нашей земле, война: самая стрвшная, кровавая, священная… Как раз, та её пора, когда немцев погнали вспять от Москвы, и покатились они, оставляя после себя разрушенные города, взорванные заводы и мосты, разоренные села, выжженные поля и сады, вдовых жен, осиротевших матерей и детей…
Но надо было как-то продолжать жить дальше… Наступало 1 сентября 1942 года. Дети, несмотря ни на что, должны были пойти в школу, чтобы учиться…
Начальную школу восстановили в соседнем селе, до которого идти два километра. Идти, да, вот только в чём? Обуви нет, какая была, износилась так, что обувью, уже, и назвать то было нельзя, а новой купить негде - война… Да, и честно говоря, не на что…
Под ярким летним солнышком, по теплой, истоптанной в пыль просёлочной дороге, наперегонки с подругами и друзьями, с шутками и смехом, два километра - веселая, ничем не обремененная, прогулка!
А на холодном осеннем ветру под проливным, далеко не ласковым, дождём, месить босыми ногами грязь по расшисшей дороге - два километра суровое испытание для детского, пусть и закаленного суровыми военными буднями, здоровья.
Озабоченная теми же мыслями, бабушка моя, мамина мама, будто, что-то, вдруг, вспомнив, сказала маме, в ту пору, девочке, восьми с небольшим лет, от роду:
-А, сходи ка, ты девка, в сарай. До войны, когда гостили московские родственники, то ли забыли что-то из детской «обувки», то ли по богатству, просто, бросили… Там, в дальнем углу, в плетёном сундуке…
Девочке не надо было повторять такие вещи два раза, потому, как возможность найти хоть какую нибудь, как выразилась бабушка, «обувку,» было на сегодня, главной мечтой. Маленькую Варюшку как ураганом сдуло с табурета и в одно мгновенье внесло в старый покосившийся сарай. Света, проникавшего в открытую дверь, было вполне достаточно, чтобы девчушка, почти, без труда нашла в углу сарая большой старый, но ещё крепкий плетеный сундук.
Откинув крышку, она стала доставать оттуда вещи, которые, по мнению рачительных хозяев, могли ещё пригодиться в нелёгком крестьянском быту, и, перекладывая их, девочка не вдавалась в подробности, что это за железки и деревяшки и для чего они нужны. У нее была определённая цель, которой она в конце концов достигла. Почти на самом дне сундука, перевязанные шнурками, лежали две пары детских, из настоящей кожи, ботинок! Это был сказочный сон наяву!!! Но, как только Варюшка вынула их из мрака сундука, сказочное богатство обернулось «разбитым корытом»…
К невыразимому её огорчению обе пары были годны только для того, чтобы отнести их на мусорную кучу по причине «скорбной худобы.»
Чтобы долго не объяснять матери, почему именно она не сможет воспользоваться «щедростью московских родственников,» дочка принесла в дом обе пары ботинок: в них зияли две, примерно одинаковые, в районе больших пальцев, дыры…
Бабушка, укачав младшую сестрёнку Анютку, внмательно посмотрела на мою будущую маму, потом на никчемный теперь, уже, трофей, и забрав ботинки у едва, не рыдавшей крохи, присела на скамью…
-Постой, девка, а ботинки то разные, - сказала она, присмотревшись к обуви, которую всё ещё держала в руках.
Как потом оказалось, бабушка имела ввиду совсем не цвет ботинок, а то, что порваны были - в одной паре - правый, а в другой паре - левый, ботинки.
-На-ка, обувай, - продолжала она, протягивая девочке из каждой пары целую её половину.
Удивленная и восхищённая таким поворотом событий Варюшка в одно мгновенье обула ботинки, и ловко зашнуровав, слегка топнула, сажая на ноги свою «драгоценную обувку,» вновь обретенную таким неожиданным образом, благодаря бабушкиной житейской смекалке.
-Не жмут? - спросила мама мамы моей, с болью и горечью в голосе.
-Не-а, - почти смеясь от счастья, негромко ответила дочка. -Они, даже велики, чуток, - аккуратно перебирая ногами, шагая на одном месте, - Левый-правый, левый правый, - командовала она тихо своими ногами.
«Красный-синий, красный-синий» - про себя повторяли команду ботинки, беззвучно подчиняясь маленькой хозяйке.
На следущее утро, шумной стайкой, прихватив самодельные портфели - у кого на что фантазии хватило - с тем, что хоть как-то было пригодно для учёбы, ребятишки помчались в школу.
Усаживаясь за парту, девочка перехватила восхищённый взгляд соседки, деревенской подркжки, украдкой брошенный на её обувку.
-Счастливая… У тебя - БОТИНОЧКИ! - с восторгом, как о мечте, которой, увы, не суждено было сбыться, прошептала Надюшка, пытаясь опустить пониже подол платья, чтобы хоть как-то согреть свои красные от холода, босые ноги…
«Красный-синий, красный-синий!» - выхватывает память отдельные слова, фразы и моменты, озаряя на мгновенье далёкое прошлое, заставляя на минуту остановиться и хотя бы мысленно вернуть тех, кто был рядом, и воспоминаниями о ком мы так дорожим, что согревают нас в трудную минуту и заставляют верить в то, что всё ещё, будет хорошо!
Мама потом часто, уже при мне, вспоминала про эти ботиночки с большой теплотой и нежностью. Может, быть, они ей жизнь спасли… А я, маленькая, так радовалась, что не пришлось ей тогда ходить босиком в холод и грязь. Очень я была им за это благодарна… Нет, не так - я их за это любила!
«Красный-синий, красный-синий!» - выхватывает память отдельные слова, фразы и моменты, озаряя на мгновенье далёкое прошлое, заставляя на минуту остановиться и хотя бы мысленно вернуть тех, кто был рядом, и воспоминаниями о ком мы так дорожим, что согревают нас в трудную минуту и заставляют верить в то, что всё ещё, будет хорошо!
Иногда про жизнь можно сказать и так: «Черно белое немое кино плохого качества. Чарли Чаплин не участвует. Своих клоунов достаточно»
повис вдруг сизый дым над лесом
прям над поляной где цветы
в костре сжигает верно кто то
мосты
Из всех благ земных я выбираю ЛЮБОВЬ. Если её нет, всё остальное смысла не имеет!
Сегодня ночью я соверщила открытие Вселенского масштаба… Нет, нет, я прошу отнестись к этому совершенно серьёзно… Я, наконец, поняла, что такое ЛЮБОВЬ…
Любовь - это Ты! Чего бы горього ты мне не сказал, как бы мы не ссорились, как бы не ругались, как бы я не обижалась и не плакала, знай, что давным давно я простила тебе всё на сто лет вперед! И, даже, если ты молчишь, обижаешься, сердишься, злишься… Это не страшно! Тучи разойдутся и в дуще твоей снова будет светить солнце, которым ты согреешь меня… И жизнь опять станет прекрасной! И пусть весь мир рухнет! Главное, чтобы ты был рядом! Потому, что ты - мой свет во тьме! Моя жизнь, мой мир, моя Вселенная! Мой Царь, Бог и Ангел хранитель! Всё остальное смысла не имеет…
«Не сжигай себя, чтобы согреть других, не оценят!»
Сгорела до тла, не оценили… Лишь сказали, что дым очень едкий, глаза щиплет и дышать нечем…
Я не жалуюсь, нет. Это, другим, как предостережение… Может быть, кого-то, и уберегу…
По сообщению газеты «Московский Комсомолец» депутаты Новосибирска приняли Постановление о том, что «с 22 до 7 утра в будни и с 22 до 9 утра в выходные и праздники, а также с 13 до 14 часов владельцев домашних питомцев обяжут пресекать их лай и мяуканье. "
А в Москве такой закон не приняли, вот наши четвероногие друзья и отрываются теперь и за себя, и за новосибирскую братву с самого раннего утра до самого позднего вечера, а частенько - и по ночам, лишая нас сна и спокойного отдыха…
Убедительная просьба к рождённым летать: «Я понимаю, что вы ВСЁ привыкли делать на лету. Только, пожалуйста, делайте это ВСЁ не над моей головой!»
Когда, обращаясь ко мне, говорят: «Милочка» это вовсе не значит, что собеседник позволил себе фамильярность, просто, это уменьшительно ласкательная форма моего имени «Людмила,» то есть, для тех, кто ещё не понял «Милая людям…» Как говорил мой папа, он назвал меня красивым, исконно русским именем!
С днём Ангела, тёзки! Храни, вас, Господи!
Кстати, для тех, кто не в курсе, он у нас с вами два дня подряд: 28 и 29 сентября!
А правда разная, не всё же в жизни сахар…
Из тысячи возможностей ты выбираешь сам…
На век наш доброты и подлости (как ни обидно) хватит.
Но кто-то, не смотря на всё - летит.
Другой же ползает надежно по-сло-гам.
Засентябрило
Засентябрило вдруг, засентябрило,
Листок кленовый осень уронила,
То солнцем нас поманит бабье лето,
То сонный дождь зарядит беспросветно.
Изменчива осенняя погода,
Капризна, как придирчивая мода,
То кликом журавлиным растревожит,
То небо тучей черною стреножит.
Враз удивив глаз яркостью одежды,
Одарит осень праздником надежды.
По-царски сбросив золото с ветвей,
Уснет природа до весенних дней.