Мы встретились
У мельничной запруды.
И я ей сразу
Прямо все сказал!
- Кому, - сказал, -
Нужны твои причуды?
Зачем, - сказал -
Ходила на вокзал?
Она сказала:
- Я не виновата.
- Ответь, - сказал я, -
Кто же виноват? -
Она сказала:
- Я встречала брата.
- Ха-ха, - сказал я, -
Разве это брат?
В моих мозгах чего-то не хватало:
Махнув на все,
Я начал хохотать.
Я хохотал,
И эхо хохотало,
И грохотала
Мельничная гать.
Она сказала:
- Ты чего хохочешь?
- Хочу, - сказал я, -
Вот и хохочу! -
Она сказала:
- Мало ли что хочешь!
Я это слушать больше не хочу.
Конечно, я ничуть
Не напугался,
Как всякий,
Кто ни в чем не виноват,
И зря в ту ночь
Пылал и трепыхался
В конце безлюдной улицы
Закат…
Иногда ощущаешь всю глупость попытки втиснуть
нахлобученный опыт в салазки ушедших лет.
Языком ловишь снег, охлаждаясь до колких мыслей:
ни к чему возвращаться и не о ком сожалеть.
Чуть опомнишься- снова галдят о тебе сороки -
Пустомелят. И ты, как ни кутайся, тоже пуст.
А в такой вот надежде недолго до ног продрогнуть.
Так и кличешь пугливой синицей: и пусть, и пусть.
И как будто бы выклянчишь что-то с теплом щенячьим.
И покрепче сожмешь, чтобы грелось в твоей руке.
Вот живешь кое-как и везде за собою тащишь
рукавичку-любовь на резиновом поводке.
Пока стучит твой тонкий каблучок,
я не умру. Мой бедный ангелок,
приятель, друг,
возьмём вина. Свернём в ближайший парк.
Не пью я вообще. Сегодня, так
сказать, продрог.
Глотнёшь чуть-чуть? И правильно. А я глотну. Сто лет знакомая скамья.
Сюда мальцом
я приходил с родителями. Да-с.
С медведем. С самосвалом. А сейчас
сам стал отцом.
Ну-ну, не морщи носик. Улыбнись.
Смотри, на чёрной ветке алый лист
трепещет так,
как будто это сердце. Сердце. Нет,
не сердце? Да, банально. Просто бред.
Листок, пустяк.
…Я ей читаю важные стихи -
про осень, про ненастье, про грехи,
про то, что да…
Нет, не было. Распахнуты глаза.
Чуть ротик приоткрыт. Дрожит слеза.
Горит звезда.
Любовь их душ родилась возле моря,
В священных рощах девственных наяд,
Чьи песни вечно радостно звучат,
С напевом струн, с игрою ветра споря.
Великий жрец… Страннее и суровей
Едва ль была людская красота,
Спокойный взгляд, сомкнутые уста
И на кудрях повязка цвета крови.
Когда вставал туман над водной степью,
Великий жрец творил святой обряд,
И танцы гибких, трепетных наяд
По берегу вились жемчужной цепью.
Средь них одной, пленительней, чем сказка,
Великий жрец оказывал почет.
Он позабыл, что красота влечет,
Что опьяняет красная повязка.
И звезды предрассветные мерцали,
Когда забыл великий жрец обет,
Ее уста не говорили «нет»,
Ее глаза ему не отказали.
И, преданы клеймящему злословью,
Они ушли из тьмы священных рощ
Туда, где их сердец исчезла мощь,
Где их сердца живут одной любовью.
Пойми же, я спутал, я спутал
Страницы и строки стихов,
Плащом твои плечи окутал,
Остался с тобою без слов…
Пойми, в этом сумраке - магом
Стою над тобою и жду
Под бьющимся праздничным флагом,
На страже, под ветром, в бреду…
И ветер поет и пророчит
Мне в будущем - сон голубой…
Он хочет смеяться, он хочет,
Чтоб ты веселилась со мной!
И розы, осенние розы
Мне снятся на каждом шагу
Сквозь мглу, и огни, и морозы,
На белом, на легком снегу!
О будущем ветер не скажет,
Не скажет осенний цветок,
Что милая тихо развяжет
Свой шелковый, черный платок.
Что только звенящая снится
И душу палящая тень…
Что сердце - летящая птица…
Что в сердце - щемящая лень…
Возьми на радость из моих ладоней
Немного солнца и немного меда,
Как нам велели пчелы Персефоны.
Не отвязать неприкрепленной лодки,
Не услыхать в меха обутой тени,
Не превозмочь в дремучей жизни страха.
Нам остаются только поцелуи,
Мохнатые, как маленькие пчелы,
Что умирают, вылетев из улья.
Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,
Их родина - дремучий лес Тайгета,
Их пища - время, медуница, мята.
Возьми ж на радость дикий мой подарок,
Невзрачное сухое ожерелье
Из мертвых пчел, мед превративших в солнце.
Человеки по сути одиноки. Все остальное - иллюзия, которую он сам себе создает, придумывая при этом определения «счастье», «любовь»
Ничего не видя в изнанке дня,
Я шепчу кому-то:
«…люби меня,
До кровавых трещин, до сизой тьмы,
Чтобы слогом в горле сложилось „мы“,
Чтобы жизнь глоталась как хмель, взахлёб…»
Отражает солнце хрустящий лёд,
Грузовик вползает в квадратный двор.
Знаю, кто-то смотрит, как я, в упор
Сквозь лиловый город, сквозь зимний свет.
На меня глядит.
И молчит в ответ.
Дребезжит стекло, и рука дрожит.
Будем дальше ждать,
Будем дальше жить.
- Боже тебя сохрани, милого мальчика, когда-нибудь у любимой женщины за вину свою прощения просить! У любимой особенно, особенно, как бы ни был ты пред ней виноват! Потому женщина - это, брат, черт знает что такое, уж в них-то я по крайней мере знаю толк! Ну попробуй пред ней сознаться в вине, «виноват дескать, прости, извини»: тут-то и пойдет град попреков!
Так рвется в руках весталки тугая нить,
Так снег обнажает почву, больной и талый.
Мне было начертано быть с тобой и любить,
Но я почему-то не стала.
Не стала я ни горбуньей у входа в храм,
Ни мертвым цветком, что ты спрятал в своем кармане.
Зато никакая из твоих страшных ран
Меня не сумела ранить.
А самое важное - этот расклад земной
В несчастиях наших и счастьях сломал немного.
Я просто не стала грустной твоей женой,
Ты просто не стал мне Богом.
Я устал от нелюбви. Никого ни к кому.
То, что я открываю тебе свою боль, еще не означает, что я люблю тебя.
Как легко мужчины попадаются в ловушки женщин, как они туда сами рвутся! Несмотря на здравый смысл, несмотря на всю их очевидность. Есть в мужчинах непонятный врожденный садомазохизм, который не исчезает даже с возрастом.
Я любил, и меня любили. Я уходил, и от меня уходили. Это все, что я могу сказать о своей личной жизни.