Наверное, в поездках смысла нет,
Когда понятна общая картина -
В конце концов, единственный билет
До станции «Кладбищенская глина»
Нам выдан в кассе равнодушных звёзд,
И в точку уходя мало-помалу,
Вагончик-жизнь, куда бы нас ни вёз,
В итоге, к одному придёт вокзалу…
Но похотью к походам мы грешим -
И мечемся по глобусу как бесы,
Хотя, - что Акапулько, что Ишим -
Лишь задники одной и той же пьесы.
Не сетуя на трудности пути
Между рассветом и вороньим граем,
Мы как бы в даль пытаемся расти
И в карты с ней как с шулером играем.
Нам исповедь попутчика близка
Под пьяный храп с откинутого ложа,
Пока в окошке прежняя тоска
Растает как шагреневая кожа.
И, папироску горькую паля,
Мы тонем в небылицах незнакомца,
Как тонут в пролетающих полях
Остатки догорающего солнца.
Мы тонем - в этих низких небесах
Деревнях. Полигонах и погостах.
Руинах лагерей. Святых местах.
В безвременье начала девяностых.
Из отворенных вен течёт портвейн.
Взрываются мосты. Мелькают лица.
И мы - отребье голубых кровей -
Никак не можем всласть наговориться
Мы едем! Да! В далёкие края!
Мы меркнем. Мы теряемся из вида,
Где синие вонзились якоря
В тюремные наколки инвалида.
Где, освещённый чахлым огоньком
Фонарика. А может, идеалом?
Мальчишка от родителей тайком
Читает «Спартака» под одеялом.
Где можно и дружить, и драться всласть,
Где первые стихи - ножом по парте…
Который век, рыдая и смеясь,
Я еду в том раздолбаном плацкарте,
Где все мои - скандалят и поют -
Ожившие для праздника и горя.
Мы едем вместе. Кажется, на юг.
Где в первый раз - опять - увидим море.