McDonald’s, Coca-Cola и прочая кислота
Набьют нам желудки, но нах*й мозги вышибут,
Включаешь телевизор, а там тебе: «Мысли так:
ты свободен, ты лучший и вообще выше будь!»
Политик с пеной у рта говорит: «Вставай и иди воюй.»
А дурень поверит во все, лишь красиво наври ему,
И одни орут «Хохлам х*й!», другие - «Кацапам х*й!»,
А в сумме мы медленно, но уверенно деградируем.
Казалось бы, всему должен быть предел,
Пожалуй всему, но не тупости человеческой,
Для одних нищета и война, а другим бабла передел,
Привет Кали-Юга и Геббельс, прощай Отечество!
И народ превращается в стадо покорных свиней,
Жестокость и ложь иглою вживляются в тело им.
А где-то в параллельной вселенной котята топят людей.
И правильно делают.
У кого нет своей гражданской позиции - того неминуемо поставят в пятую.
А в стране родной по-прежнему разруха!
Триста лет прошло - все так же пуст карман.
Улыбаюсь я от уха и до уха -
Государство превращается в шалман!
Мне политика до дрожи надоела.
Что не день, то в новостях - опять война.
Нищете и беззаконью нет предела!
А политикам вручают ордена!
С каждым днем все крепче ощущенье,
Что нас попросту хотят смешать с землей,
Что страна рождает поколенье,
Приспособленное жить сплошной войной.
Голодают дети в старых теплотрассах,
Доживают «бедный век» свой старики,
А правители нам травят на ночь сказки,
Продолжая возводить особняки!
Помогаем всем, с душой открытой!
Ну, а сами щеголяем без штанов!
Честь и совесть напрочь позабыты!
А война сжигает наших пацанов!
Разбомбили, потеряли в благо веру!
Закопали в землю прах Руси Святой!
Умираем от финансовой холеры!
Нынче Русский человек в стране - изгой!
Резистос (А.А. Сумцов)
Русский народ, большой патриот!
Ради идеи он горы свернёт.
Может страдать, может муки терпеть,
Если придётся, он русский медведь!
Силой славяне, терпеньем полны.
Но если надо, сломают хребты!
Кто, попытается землю подмять?
Родина русским, как дитятком мать!
Чистый душой православный народ,
Крепок и смел богатырский наш род.
С древней Руси, видно так повелось,
Пили мы мёд, чтоб хотелось, моглось.
Землю пахал и выращивал скот,
В мирные дни набивал хлебом рот.
Но если у стен он заметит врага,
Трудно представить, что будет тогда!
Крепка и могуча священная Русь!
Нет краше народа Иванов и Дусь!
Стояла веками, и будет стоять!
Стройна, величава славянская мать!
Пушкин сказал Соллогубу, когда объяснение между ними закончилось: «Неужели вы думаете, что мне весело стреляться?.. Да что делать? J’ai la malheur d’etre un homme publique et vous savez que c’est pire que d’efre une femme publique». -
Я имею несчастье быть человеком публичным, и, знаете, это хуже, чем быть публичной женщиной (франц.).
Шутка была горькой. За ней многое скрывалось. Из-за того он и бился, чтобы не дать низвести высокое звание поэта до подобного уровня.
…Известное письмо Пушкина к Чаадаеву, значение которого выходит далеко за пределы частной переписки. Оно было ответом на публикацию чаадаевского «Философического письма» в «Телескопе», вызвавшего как раз в те дни широкий общественный резонанс. Продолжая свой давний спор с Чаадаевым, Пушкин писал ему 19 октября (1836): «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться {…} Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя: как литератор - я раздражен, как человек с предрассудками - я оскорблен, - но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал».
Но о современном положении России он высказался с глубокой горечью, «…это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости - а истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству, - писал Пушкин, - поистине могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко. Но боюсь, чтобы ваши религиозные исторические воззрения вам не повредили» (XVI, 172−173, 393).
Когда через несколько дней разнеслись слухи о правительственных репрессиях, которые обрушились на Чаадаева и издателя «Телескопа», Пушкин решил свое письмо не отсылать. Он сделал на нем внизу приписку: «Ворон ворону глаза не выклюнет». Но поэт читал это письмо своим друзьям и знакомым, и оно получило широкое распространение в списках
АКСИОМА
Есть аксиома, граждане, друзья -
Теряя честь, смысл жизни потеряем:
Что не случись, сто тысяч раз нельзя
Идти на сделку с лживым негодяем.
Ты больна, больна моя Россия!
вся проказа на тебе видна…
у чиновников давно уже заплыли
жадности опухшие глаза…
Посмотри, что с нами всеми стало,
где по русски честная душа?
мы рабы… страдаем за державу
с тех, что вытворяют из тебя…
Оборону нашу развалили
по-любовники голодного тельца…
и беда плетется за Россией
словно добивая до конца…
Да когда ж Вы быдла нажретесь
свою Мать бросая за плевки…
у народа сил ведь не осталось
власть еб*на пляшет на крови…
Ты больна, больна моя Россия!
все как могут, продают тебя…
Хлеб ростят и берегут родную
самые простые сыновья…
p/s
Экс-глава Минобороны Сердюков назначен индустриальным директором «Ростеха» по авиапрому
Под «Ростехом» фактически сосредоточены все направления по созданию комплектующих для авиапрома, и эти направления связаны не только с авиапромом, но еще с «оборонкой», и космосом
- Что Вы прицепились со своим Шекспиром? -
Возмущался глава местной администрации,
гневно глядя на молодую учительницу литературы:
Нам теперь не до Шекспиров, понимаешь…
У нас люди с голоду мрут, как мухи.
Вы, прежде чем чепуху молоть,
дайте нам хороший урожай зерновых культур,
повысьте удои молока на душу населения,
возродите животноводство, в конце концов!!!
Вот тогда мы будем кушать,
да ваши байки про Шекспиров слушать.
Писать об этом мне не просто,
И вспоминать не просто мне.
Хватало грязи в девяностых,
Сегодня -- вся страна в говне!
Порой друзей теряли близких…
Лихие были времена,
Зато сейчас на обелисках,
Детей читаем имена.
Тех дней тяжёлую рутину
И нынче в сердце я несу…
Но не таскали Украину,
Тогда пиндосы за косу!
Мы все живём и умираем,
Уж так устроена судьба.
Но все мы сами выбираем,
Жизнь у позорного столба!
Один артист сказал мне:"Дядя!
Ты что жалеешь о былом?!"
Отвечу, в будущее глядя:
«Да, сожалею с каждым днём!»
Да сожалею, что напрасно,
Тогда не дострелили тех,
Кто на сегодня педорастам,
Даёт надежды на успех!
Народ же мается как прежде,
Народу горе и тоска,
Его желанья и надежды,
Уплыли, словно облака…
Мы все увы под Богом ходим
И помнить нужно нам всегда,
Что в одиночку не приходит,
В наш дом, коварная беда.
И только вместе, воедино,
Её мы сможем одолеть!
Что б не краснеть за Украину!
… И за себя, что б не краснеть!
Я на заводе целый день тружусь,
Потом всю ночь по дому суечусь.
Лишь в выходные я могу поспать,
Поэтому прошу: ИНТИМ НЕ ПРЕДЛАГАТЬ!
Привет, Лаврентий, как дела?
Уже с утра опохмелили?
Эх, закусил бы… удила,
Да бёг, покуда не побили!
Пропала сумка? Вот беда!
Ведь там же пайка на неделю!
Держи бутылку. Там вода.
Запей.
Теперь мели, Емеля!
Ну, расскажи, как воевал
В Афгане, солнцем опалённом,
Врагов стрелял, друзей терял,
Хоть сам был пацаном зелёным…
И как комбат тебя бесил
Своей усмешкой ядовитой.
Как красной маковкой застыл
Огонь в груди его открытой…
Ты ж выжил! Что ж теперь ты здесь
Мусолишь прошлые обиды?
Жена ушла… Что есть, то есть…
Что ж машешь чашкою разбитой?
Ты ж был орёл! Ведь ты ж парил!
Теперь ползёшь тут, жизнью выпит…
Эх, Лаврик, что ж ты натворил?
Пропал ты, словно кур в ощипе…
В дворцах живете вы, зачем?
Считаете, что это круто?
Ведь дует в них сквозняк меж стен,
И не создать вам в них уюта.
Да, у вас много денег есть,
Но не приносят деньги счастья.
Главнее в жизни - ум и честь,
Хоть это тоже в Божьей власти.
И не продлят вам деньги жизнь.
Хоть сделают слегка моложе.
А не приходит ли вам мысль,
Что в мир иной, уйдете тоже?
И чтоб оставить здесь свой след,
Вам не нужны дворцы и замки.
Избавьте страждущих от бед
И попадете сразу в дамки!
Мне не понятен двадцать первый век,
Что затягивает в трясину.
Снова куда-то спешит человек,
А за ним - бездомная псина…
В глаза не взглянет он собаки той,
Ей не кинет куска и хлеба.
В век, обделённый честью, добротой,
Плачет, кажется, даже небо…
Зачем нужны тогда деньги твои?
В душе если и в сердце пусто.
Трудно сыскать настоящей любви,
Настоящие где же чувства?
Всему безумию не подражать
Сумасшедшего этого века.
В том сумасшествии, чтоб не пропасть,
И остаться в толпе человеком.
Калинаускайте Дарья.
Copyright: Мария-Дарья Калинаускайте, 2015
«Мы русские - какой восторг!»
Один чудак с лицом фальшиво-грустным,
«Ютясь» в салоне своего «порше»,
Сказал: «Мне стыдно называться русским.
Мы - нация бездарных алкашей.»
Солидный вид, манера поведенья -
Всё дьяволом продумано хитро.
Но беспощадный вирус вырожденья
Сточил бесславно всё его нутро.
Его душа не стоит и полушки,
Как жёлтый лист с обломанных ветвей.
А вот потомок эфиопов Пушкин
Не тяготился русскостью своей.
Себя считали русскими по праву
И поднимали Родину с колен
Творцы российской мореходной славы
И Беллинсгаузен, и Крузенштерн.
И не мирясь с мировоззреньем узким,
Стараясь заглянуть за горизонт,
За честь считали называться русским
Шотландцы - Грейг, де Толли и Лермонт.
Любой из них достоин восхищенья,
Ведь Родину воспеть - для них закон!
Так жизнь свою отдал без сожаленья
За Русь грузинский князь Багратион.
Язык наш - многогранный, точный, верный -
То душу лечит, то разит, как сталь.
Способны ль мы ценить его безмерно
И знать его, как знал датчанин Даль?
Да что там Даль! А в наше время много ль Владеющих Великим языком
Не хуже, чем хохол Мыкола Гоголь,
Что был когда-то с Пушкиным знаком?
Не стоит головой стучать о стенку
И в бешенстве слюною брызгать зря!
«Мы - русские!» - так говорил Шевченко.
Внимательней читайте Кобзаря.
В душе любовь сыновнюю лелея,
Всю жизнь трудились до семи потов
Суворов, Ушаков и Менделеев,
Кулибин, Ломоносов и Попов.
Их имена остались на скрижалях
Как подлинной истории азы.
И среди них как столп -старик Державин,
В чьих жилах кровь татарского мурзы.
Они идут - то слуги, то мессии, -
Неся свой крест на согбенных плечах,
Как нёс его во имя всей России
Потомок турка адмирал Колчак.
Они любовь привили и взрастили
От вековых истоков и корней.
Тот - русский, чья душа живёт в России,
Чьи помыслы - о матушке, о ней.
Патриотизм не продают в нагрузку
К беретам, сапогам или пальто.
И коль вам стыдно называться русским,
Вы, батенька, не русский. Вы - никто.
(Константин Фролов-Крымский)
Шел я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы, -
Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
Мчался он бурей темной, крылатой,
Он заблудился в бездне времен…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.
Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трем мостам.
И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик, - конечно, тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце мое стучит в ответ:
«Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?»
Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят: «Зеленная», - знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мертвые головы продают.
В красной рубашке, с лицом как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковер ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла?
Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шел представляться Императрице
И не увиделся вновь с тобой.
Понял теперь я: наша свобода -
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.
И сразу ветер знакомый и сладкий,
И за мостом летит на меня
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.
Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравье
Машеньки и панихиду по мне.
И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить.