В кафе, где стены с зеркалами,
Где грохот джаза дразнит плоть,
В углу валялся под ногами
Ржаной поджаристый ломоть…
Корить кого-нибудь нелепо
За то, что мир разбогател
И что кусок ржаного хлеба
Никто поднять не захотел.
Но мне тот хлеб, ржаной, «немодный»,
С обидой тихо проворчал:
«Забыли, чай, как в год голодный
Я всю Россию выручал?!
Когда война в дома ломилась,
И чёрный ветер мёл золу,
Тогда небось во сне не снилось,
Чтоб хлеб валялся на полу!
Добро, что люди сыты ныне,
Что столько праздничных судеб.
Но, как заветные святыни,
Нельзя ронять на землю хлеб".
Я протянул поспешно руку
И подобрал ржаной кусок -
Как поскользнувшемуся другу
Подняться на ноги помог.
А все-таки было бы хорошо,
Чтоб в людях жила отвага,
Чтоб каждый по городу гордо шел
И сбоку сверкала шпага!
И пусть бы любой, если надо, мог
Вломившись в дверь без доклада,
С обидчиком честно скрестить клинок
И твердость мужского взгляда.
Как сладко за подленькое словцо,
За лживую опечатку
Врагу в перекошенное лицо
Надменно швырнуть перчатку!
Тогда б не бросали на ветер слов
Без должного основанья,
И стало б поменьше клеветников,
Болтающих на собраньях.
А совесть и гордость имели б вес.
И, сдержанный блеском шпаги,
Никто бы без очереди не лез,
Тыча свои бумаги.
Я не люблю кокетливых девчонок,
Что, чересчур довольные собой,
По танцплощадкам и по стадионам
Слоняются огромною толпой.
Наверно, начитавшись слишком много,
Я полюбил душою навсегда
Застенчивых, задумчивых и строгих,
Обидчивых и грустных иногда.
Такая маму не заставит гладить,
Над утюгом больную спину гнуть,
Чтоб вечером в особенном наряде
С веселою беспечностью блеснуть.
Такую не заманишь женихами,
Она всегда правдива и нежна.
Хорошими сердечными словами
От пошлости она защищена.
Такая пустозвона не полюбит,
А уж судьбу свою когда найдет, -
Все узелки, все петельки разрубит,
Сквозь боль, и даль, и суд людской пройдет.
И ей, в отличье от других, не страшно,
Что и любовь бывает тяжела.
И ей понятно, почему Татьяна
К Онегину от мужа не ушла.
Коль ты примешь, князь, христианский лад,
К нам на Русь, говорю заранее,
Вороньем церковники налетят,
Навезут «святое писание».
Хоть писание это «святым» зовут,
Трудно книгу сыскать развратнее,
В ней и ложь, и грязь, и постыдный блуд,
И вражда, и измена братняя.
Занедужим мы от их «аллилуй»,
Что во сне-то у нас не виданы!
Будут петь на Руси «Исайя, ликуй!»
Будут читать псалмы Давидовы.
Чужеродные, чуждые словеса,
Заскрежещут арбой немазанной,
И пойдет от них увядать краса,
Речи русской, шелками вязанной!
Коли деды клюкву едят,
Скулы внукам сведет оскомина.
Много бед церковники натворят,
Истерзают народ расколами.
Встанет брат на брата и род на род!
Ой, люта вражда между близкими!
Вновь усобица по Руси пойдет,
Самый подлый наш ворог искони!
Часто девушки обижаютс,
Мол, язык любви стал суров.
Парни ласковых слов стесняются
И совсем не дарят цветов.
И уж больно смешное зрелище,
Если кто-то взамен конфет
Среди прочих цветам неверящих
Всё ж решился купить букет.
Он несёт его, спрятав за спину,
Виновато глядит вокруг,
Словно что-то и впрям ужасное
По наивности сделал вдруг.
Те цветы подсказали б многое,
Почему ж мы стыдимся их?
То ли время такое строгое,
То ли строгость есть в нас самих?
Мне призналась одна красавица,
Что никто до сих пор не мил,
Потому что ей розы нравятся,
А никто ей их не дарил.