У меня, говорит, депрессия.
Я обдумала все и взвесила.
Там, на улице, страх и месиво
Под ногами. И я в тоске.
Я молчу и держусь внимательно.
Я послал бы к чертовой матери.
Я бы вышел и встал на паперти,
Если было бы только, с кем.
У нее ведь есть я, но хватит ли Нас двоих против всех проблем?
У меня, говорит, две личности.
Я-один не люблю публичности.
Я-вторая желаю дичи, но Стираю животный рык.
Я молчу и готовлю брокколи.
Я хочу, чтоб меня не трогали.
Вот о соли. Ее не много ли?
Я далек от ее игры.
Она ходит вокруг да около.
Все мы мечемся до поры.
У меня, говорит, нет стимула.
Я, наверное, перекинула
Все желания на любимых, но Куда мне теперь идти?
Я молчу и ищу гостиницу.
Можно в Вену, а можно в Винницу.
Был бы ветер - а лодка двинется.
Каберне Совиньон, прости?
Я готов посетить и Ибицу,
Чтобы ей показать пути.
У меня, говорит, есть мании,
Страхи, паника; расставание -
Это больно. Я буду ранена.
Май? Апрель? Или даже март?
Я молчу. Ни на что не сетую.
Я люблю ее, и поэтому
Просто жду - вот наступит лето, и Будет музыка и Монмартр…
Может кончиться, как куплеты, и Медицинский ее азарт.
Я вчера приобрел уникальное средство от скуки:
В черном корпусе - время по баснословной цене.
Ты схватила запястье; и я, чтоб не предали руки,
Сжал их плотно в кулак и застыл, как солдат на войне.
Я всегда был глухим; я всегда измерял все глазами.
Я не слышал других, я пугался касаний чужих.
Ты держала запястье худыми своими руками
И одним этим жестом меня уличала во лжи.
Я хотел иметь власть над минутами. Одержимый,
Прятал в стрелках часов беспомощность пред тобой.
И я ждал новый день, пока старый проходит мимо
Вереницей шагов по жизненной мостовой.
Но не властен над временем тот, кто неладен с рассудком.
Ты взяла меня за руку - и вспело в груди, как гимн:
Я могу быть другим в каждом новом календаре суток,
Но появишься ты - и я снова останусь твоим.
Если это - не сон, если сон - не то самое чувство,
О котором поют с первобытного солнца времен,
То я даже не знаю, как это назвать.
Ты - искусство.
Ты - искусство во мне, я тобой изнутри заклеймен.
Стрелки тикают тихо, и ты добавляешь молчанья.
Я готов лезть на стены и там оставаться пятном.
Мы друг другу никто, и никем мы друг другу не станем.
Допивай уж свой виски.
Уже новый день за углом.
В маленькой комнате, набитой людьми,
Оставь вискарь - по счету четвертый.
Выйди на улицу; к улице голову подними,
К заснеженной улице голову подними,
К одинокой улице голову подними
И отправляйся к черту.
Вот она, здесь, загадка людскому уму:
Как вороны превращаются в провожатых?
Как столы и стулья трансформируются в тюрьму?
Как громкая музыка трансформируется в тишину?
Каким, черт возьми, способом и почему?
Черти не виноваты.
Выходи из комнаты, уходи в леса, в горы, ложись на дно,
Дыши воздухом, цветные пилюли храни на блюде…
А ты знаешь, я видела как-то в одном кино,
В старом, давно забытом уже кино,
В общем-то бесполезном таком кино…
Когда черти злы, они посылают к людям.
МО И ШТОРМ
Штормовое предупреждение в Рапи-Но.
Старый Мо откладывает в сторону домино.
Старый Мо открывает тихо свое окно.
За окном ветер воет бешено во всю глотку.
Старый Мо медлит только миг, а потом идет,
Не слушая, что ему шелестит народ:
«Мо, послушай, Мо, ну ты же не идиот,
Мо, поставь обратно старую свою лодку!»
Мо смеется, Мо, кажется, просто сошел с ума.
В такую погоду у Титаника треснет корма.
А у лодки Мо от лодки - одна длина.
Спустя столько лет все станет одним лишь звуком.
Мо спускает корыто на воду и встает.
В это сложно поверить, но, кажется, он поет
И прежде чем спуститься на гордый борт,
Подает и жмет всем на пристани руку.
Лодку Мо бросает с пристани на Гольфстрим.
Лодка Мо - как щепка, Мо в ней совсем один,
Голова его - словно в рамочке из седин.
Мо молится. Соль слизывает с ладоней.
«Если есть ты там - в небе, в церкови, под землей,
Если ты - с рогами, с нимбом над головой,
Если ты хоть что-то можешь - то будь со мной.
Будь со мной - давай хотя бы вдвоем утонем.»
Мо не страшны грозы и бури: он даже рад,
Что решил наконец-то тихий покинуть сад,
Что сейчас он - эксцентричен, аляповат
И стихии подан как псу бычья кость на блюде.
Мо боится другого: перед глазами дом.
На столе - одна ложка с единственным котелком,
А посуды в доме - ведь на полсотни персон!
Мо не помнит, когда к нему приходили люди.
И страшнее, чем эти волны и соль в глаза,
Каждый вечер, ложась в кровать, просить небеса,
Чтоб у соседа слева закончился вдруг бы са-
Хар или соль, в общем, что-то пришло в негодность…
Ничего нет страшнее, чем не существовать совсем
За пределами своих собственных голых стен,
И себя убеждать аргументом, что кровь из вен
Придает тебе хотя бы отчасти плотность.
Мо вздыхает и крепче держится за края.
Он как будто в детстве; он как будто варяг,
У него корабль - картонка, кирпич вместо якоря,
.Лодка Мо начинает трескаться в водовороте.
Мо сухие губы растягивает в мотив.
Ему снова двадцать: он молод, горяч, строптив,
Этот Мо настолько чертовски сейчас красив,
Что сам Океан усаживается напротив.
А где-то на оставленном берегу
Молодая девушка, готовящая рагу,
Вздрогнет, каплю крови снимая с губ,
И с коротким криком выронит полотенце.
Задрожит над водой тонкий прозрачный нерв.
Рыбаки и спортсмены, до лодочки не успев,
Наблюдают, как Мо тянет простой припев,
И на тот свет отправляется вновь младенцем.
Не бойся двадцать первого, миссис.
Консервы не прячь на беду в сарае.
Я - твой карманный ручной апокалипсис,
О котором не знают индейцы майя.
Не бойся вспугнуть поворотом темы,
Не отводи глаза интуитивно.
Я - коллекционный послушный демон,
И мне от себя уже стало противно.
В крыльях - кости и пол процента пера.
Нимба над маковкой - не найти.
Я - твой хранитель в шкуре от Цербера,
И мне никуда уже не уйти.
Не кричи, что глаза мои стали другие,
Что синяками покрыты плечи,
Я - под контролем твоим стихия,
Хочешь - стихи, а хочешь - увечия.
Закрой меня крышкой, носи в кармане,
Любое желание рублю на корню.
Я - твоя личная буря в стакане.
И вреда тебе не причиню.
Удивтельная музыка - Жизнь
Большинство не знает, что взаимность объективна.
Суть взаимной любви в доброй воле.
Природа сама притягивает людей друг к другу.
Тут неожиданно случилось
Все неожиданно той дурью, изменилось
Трава вдруг стала колдовскою блятско, серою
А чтоб поверили те,
То кровью расписался,
На себе ножом,
Придуманной «зверьми-людьми», химерою
Узнав об этом «люди-звери» отказали мне - не жить
И отказали в гроб - меня ложить
Сказали, что не верим мы тебе
Хоть весь порежь себя на части
Ведь есть колдуньи
Их мнение,
Важнее всех, всего,
Да их ведьминское участие
Колдует дурь уж в 30, 40-к
А в 60-т
ПрОсит прощения у Бога, тех дел недобрых
Что прокляла кого-то, иль себя, иль тех ребят
Но это не имеет никакого, здесь значения
Мои же это, ведь не их же, те жешь страшные мучения
Они поют все про себя, про то как ладно все у них,
Все в серебре и в сборе
Рыдают,
Что стелили жизнь,
И не себе, всем тем, кому ненадобно,
Без той душевной боли
Меня же пригвоздили те,
Кривыми ржавыми словами
Гвоздями в сердце, душу,
И чёрствыми укорами
Не плачу, не страдаю, люблю их И изменения их жизни в лучшем, ожидаю
schne
2017 04 18
Память стирается будущим, это как стиральная машина - будущее накатывает и съедает настоящее, и забывает прошлое
Прошу я вас не лезьте в мою душу !
Самой себя понять бы и простить !
Кораблик я на море и не видно сушу !
И ничего теперь не изменить !
Любовный ураган порвал мне паруса !
И выгрести похоже мне невмочь !
Но с этим справиться должна я лишь сама!
И даже не пытайтесь мне помочь !!
День - ночь,
Сон прочь.
Рот - крик,
Свет - блик.
Дрожь - Страх,
Жизнь - крах.
Норд-вест,
Смерть - крест
Мудрость - это пик понимания всех жизненных процессов без влияния на тебя общественного мнения.
Кулаки это и есть то благородное зло, которое побеждает агрессоров и защищает добро.
Женщины бойцы ближнего боя. Их пристрелки ориентировочные, выманивающие, провоцирующие) Так что на их взгляды издалека лучше вообще не обращать внимания и не будешь чувствовать себя манекеном в тряпках.
А вот в тряпках женщины уже снайперы.
Королевство кривых зеркал большая реальность, чем королевство идеальных зеркал.