Поломала крылья о скалу неверья,
Думала поможешь - опалил мне перья,
Заломил мне руки и связал словами:
«Думала - другая, а теперь ты с нами.
Ты не птица больше, позабудь о небе,
Хочешь быть со мною - раздели мой жребий».
Покорилась силе и людскую долю
Приняла, как должность, не забыв про волю.
Пусть слова - решётки, пусть слова, как сети,
Только знай - крылаты будут наши дети.
Разговор со смертью
Я недавно встретился со смертью,
Закурили, разговорились.
Попросил я: «Ну вот, ответь мне,
Что важнее, жизнь или могила?»
Улыбнулась - в ответ красотка,
-Сам подумай, что жизнь - штришок,
Ну, а я увожу поколения
В бесконечную даль веков.
Посмотри, разве я страшна?
-Да, действительно, грациозна!
Неземной красоты глаза,
И улыбка - влюбиться можно…
-Меня страшной сделал ваш страх.
В мироздании всё гармонично.
Докурили, ну всё, пока,
Я приду к тебе позже, лично.
Странники мы на земле.
В саду у дворца сидел император, а вокруг него стояли слуги. В это время проходил мимо странствующий монах с посохом в руках и сумою за плечами. Он было хотел зайти во дворец, но слуга его остановил: «Куда ты, отче?»
«Хочу войти в эту гостиницу, чтобы переночевать».
«Проходи дальше, это не гостиница».
Император, услышав этот разговор, решил объяснить монаху, что он - император, а это его дворец.
Но монах, нисколько не смутившись, спросил: «Кому принадлежал этот дворец»?
«Моему деду, затем отцу, теперь мне», - отвечал император.
«А когда ты умрёшь, кому этот дворец будет принадлежать?»
«Моему сыну».
«Как же, государь, после этого не гостиница дом, в котором перебывало столько народу?»
Император понял, что хотел сказать этим монах, и приказал дать ночлег страннику. Действительно, мы проходим по этой земле, и нет у нас здесь вечного жилища.
Родители купили мне первую рыбку, чтобы научить меня любить и заботиться о каком-то другом живом и дышащем создании Господа. Шестьсот сорок рыбок спустя я знаю лишь одно: все, что ты любишь, умрет © Чак Паланик
Взгляд
Лимонно-желтое солнце, по-весеннему теплое и слегка ласковое, повисло на верхушке высокого и старого голого тополя. Голубое небо было еще холодным и пронзительно ярким.
Устав от тяжелой холодной зимы и ища уединения и успокоения, я пришел на набережную и присел на свободную скамейку, подставив солнцу лицо и отключившись от всего. Тихая радость тихонько вошла в меня.
Невольно и не задумываясь, разглядывал серые большие плиты набережной, разноцветных вертящихся голубей вперемешку с юркими серыми воробьями, проходящих не спеша и равнодушных ко мне - как и я к ним - людей, небольшой теплоход с открытой верандой, напротив которого сидел.
Сколько прошло времени - не помнил. Мне даже показалось, что я задремал, не закрывая глаз. Было состояние полусна-полуреальности.
Через какое-то время тихо и как-то незаметно подъехала и остановилась недалеко большая серебристая машина, похожая на японца.
«Явно крутые, - с недовольством и мелкой разъедающей завистью, подумал я. - Им все позволено»
Никто из машины не выходил, но было заметно, что внутри происходит какое-то шевеление.
Сидеть на весеннем солнышке было хорошо и умиротворенно.
Откуда-то из глубины набережной незаметно и медленно появились две существа. Первый - маленький мальчик, лет трех-четырех - в ярко-красном комбинезоне подпрыгивал и, не стесняясь, то ли говорил, то ли напевал о том, что видит.
- Дерево - дерево, травка - травка, дядя - дядя, тайота - тайота.
«Надо же! - поразился я. - Еще не знает букв, а уже знает марки машин»
Папа, являющийся вторым существом и шедший следом за мальчиком, явно был доволен познаниями сына. Папа больше был похож на дедушку, чем на папу. Это уже был мужчина в возрасте, в черных массивных очках, в спортивной темной куртке. Он с обожанием смотрел на малыша, и было видно, что это поздний и любимый ребенок.
- Папа, а это «Тайота»? - спросил мальчик.
- Конечно, - коротко ответил отец, уже отвлекаясь от сына и с вниманием рассматривая то, что происходило в машине.
Двери машины открылись, и из нее вышли мужчины. Они подошли к задней дверце и что-то тихо между собой обсуждали.
Затем было извлечена инвалидная коляска с блестящими большими колесами и установлена рядом с машиной.
Было заметно, как из машины с трудом и бережно вынимали тело человека. Это был мужчина с серо-земляным лицом и абсолютно беспомощный. Все его тело обвисло и было безвольным. Голый череп матово засветился на солнце.
Казалось, все замерло и наблюдает за этим человеком. Даже, может быть, уже и не человеком, а существом. Слабым и немощным.
Почему-то мне стало стыдно. Хотелось встать и уйти. Но что-то сдерживало. Какое-то тайное любопытство заставляло преодолеть чувство стыда. Хотелось в тайне почувствовать свое физическое превосходство. За которое потом стало неловко.
Я сидел, напряженно застыв и невольно наблюдая за происходящим.
Тело аккуратно усадили в кресло и натянули на голову вязаную серенькую шапочку с рисунком.
Несколько секунд мужчина сидел в коляске, привыкая к ней и разглядывая окруживший его мир.
Он посмотрел на меня. В его взгляде не было жадного любопытства. Не было и жалости. Мне тогда показалось, что был усталый интерес. И еще что-то в нем было такое, что заставило запомнить взгляд. Что было в нем, я тогда не мог понять.
Почему-то так и хочется сказать: «Между нами пробежала искра. Мы поняли друг друга». Но нет, этого не было. Я был одним из предметов, на которые он посмотрел. Так же он смотрел и на дерево, и на солнце, и на остальные предметы.
Четыре человека взяли коляску за углы и стали спускаться по каменным ступенькам вниз, к теплоходу. Они несли бережно и аккуратно. Небольшая заминка произошла, когда они ступили на деревянный ребристый шатающийся трап.
Вскоре вся эта группа исчезла в недрах корабля. Только сейчас я обратил внимание, что на веранде стояли накрытые столы и ходил официант.
Ничего больше не происходило. Все стало по-прежнему. Солнце светило, птицы что-то клевали на серых плитах. Папа с мальчиком ушли обратно.
Невольное происшествие, свидетелем которого я оказался, произвело сильное впечатление и заставило в который раз подумать о смысле существования.
«Кто знает, что с каждым из нас будет завтра?.. Кто знает, как каждый из нас будет уходить в вечность?.. В чем смысл жизни?..»
Эти вечные вопросы вдруг превратили в мелкое, далекое, ничтожное все вокруг: меня с моими проблемами, скамейку, на которой я сидел, набережную с людьми. И даже весенний теплый день с голым тополем и сверкающей от солнца рекой.
«Все это пройдет… И ничего не будет… Никогда и ни с кем…»
Еще посидев немного, я обратил внимание на распускающиеся слабые мелкие листья дерева. Зелененький листочек рождался из черной липкой почки.
«Скоро и он пожелтеет и опадет», - грустно подумал я.
Пора было уходить. С грустью и размышлениями я медленно ушел с набережной.
Лишь спустя некоторое время я понял, что было во взгляде. В нем было достоинство. Достоинство слабого беззащитного существа перед сильной и бессмертной Вечностью. Достоинство Человека перед всем миром. Достоинство Жизни перед смертью.