… Сперва, воздушный строя замок,
Принцесс рисуешь прихотливых,
Потом прелестных видишь самок,
Потом бежишь от баб сварливых.
Мы сразу простимся с заботами
И станем тонуть в наслаждении,
Когда мудрецы с идиотами
Сойдутся в едином суждении.
Душой своей, отзывчивой и чистой,
других мы одобряем не вполне;
весьма несимпатична в эгоистах
к себе любовь сильнее, чем ко мне.
Явились мысли - запиши,
но прежде - сплюнь слегка
слова, что первыми пришли
на кончик языка.
Пришли ко мне, покой нарушив,
раздумий тягостные муки:
а вдруг по смерти наши души
на небе мрут от смертной скуки?
Затем лишь я друзей бы попросил
хоть капельку здоровья поберечь,
чтоб дольше у души хватило сил
на радость от нечастых наших встреч.
Лично я и раболепен и жесток,
и покуда такова моя природа,
демократия - искусственный
цветок,
неживучий без охраны и ухода
Весь век себе твержу я: цыц и никшни,
сиди повсюду с края и молчи;
духовность, обнажённая излишне,
смешна, как недержание мочи.
Когда наплывающий мрак
нам путь предвещает превратный,
опасен не круглый дурак,
а умник опасен квадратный.
***
Я даже мельком невзначай
обет мой давний не нарушу,
не выплесну мою печаль
в чужую душу
***
Не будь мы вдвоём, одному
пришлось бы мне круто и туго,
а выжили мы потому,
что всюду любили друг друга.
Зло умело взвинчивает цену,
чтобы соблазнить нас первый раз,
а потом карает за измену
круче и страшней, чем за отказ.
Слова про слитность душ -
лишь удовольствие,
пустая утешительная ложь;
но хуже одиночества - спокойствие,
с которым ты его осознаешь.
Когда б не запахи и краски,
Когда б не звук виолончели,
Когда б не бабушкины сказки-
Давно бы мы осволочели.
Хотя еще Творца не знаю лично,
но верю я, что есть и был такой:
все сделать так смешно и так трагично
возможно лишь божественной рукой.
***
Чуя близость печальных превратностей,
дух живой выцветает и вянет;
если ждать от судьбы неприятностей,
то судьба никогда не обманет
***
Я врос и вжился в роль балды,
а те, кто был меня умней,
едят червивые плоды
змеиной мудрости своей
В России слезы светятся сквозь смех,
Россию Бог безумием карал.
России послужили больше всех
те, кто ее сильнее презирал.
В сезонных циклах я всегда
ценил игру их соблюдения;
зима - для пьянства и труда,
а лето - для грехопадения.
Плюет на ухмылки, наветы и сплетни
и пляшет душа под баян,
и нет ничего для еврея заветней
идеи единства славян.
Умеренность, лекарства и диета,
замашка опасаться и дрожать -
способны человека сжить со света
и заживо в покойниках держать.
Вот человек. При всяком строе
болел, работал, услаждался
и загибался, не усвоив,
зачем он, собственно, рождался.
Всегда у мысли есть ценитель,
я всюду слышу много лет:
вы выдающийся мыслитель,
но в нашей кассе денег нет.
Творец сочинял человеку детали,
чтоб органов было в достатке,
но дамы рыдали, что им недодали,
и Бог им добавил придатки.
Евреи не витают в эмпиреях,
наш ум по преимуществу - земной,
а мир земной нуждается в евреях,
но жаждет их отправить в мир иной.
Течёт беспечно, как вода
среди полей и косогоров,
живительная ерунда
вечерних наших разговоров.
Я научность не нарушу,
повторив несчётный раз:
если можно плюнуть в душу -
значит, есть она у нас.
Почти что дошла до предела
моя от людей автономия,
но грустно, что мне надоела
и личная физиономия.
Хотя умом и знанием убоги,
мы падки на крутые обобщения,
похоже, нас калечат педагоги,
квадратные колёса просвещения.
Во что я верю, горький пьяница?
А верю я, что время наше
однажды тихо устаканится
и станет каплей в Божьей чаше.
Любой народ разнообразен
во всем хорошем и дурном,
то жемчуг выплеснет из грязи,
то душу вымажет гавном.
Хоть я живу невозмутимо,
но от проглоченных обид
неясно где, но ощутимо
живот души моей болит.
И думал я, пока дремал,
что зря меня забота точит:
мир так велик, а я так мал,
и мир пускай живет как хочет.
Пот познавательных потуг
мне жизнь не облегчил,
я недоучка всех наук,
которые учил.
Умом хотя совсем не Соломоны,
однако же нисколько не калеки,
балбесы, обормоты, охламоны -
отменные бывают человеки.
Лишь то, что отдашь,
ты взамен и получишь,
поэтому часто под вечер
само ожидание женщины - лучше,
чем-то, что случится при встрече.
Уже с утра, еще в кровати,
я говорю несчетный раз,
что всех на свете виноватей -
Господь, на труд обрекший нас.
Вульгарен, груб и необуздан,
я в рай никак не попаду,
зато легко я буду узнан
во дни амнистии в аду.
Между мной и днём грядущим
в некий вечер ляжет тень,
и, подобно всем живущим,
я не выйду в этот день.
Эпоху хамскую не хая
и власть нахальства не хуля,
блаженно жили Хаим и Хая,
друг друга холя и хваля.
Я спорю искренно и честно,
я чистой истины посредник,
и мне совсем не интересно,
что говорит мой собеседник.
Доволен я житьём-бытьём,
покоем счастлив эфемерным,
и всё вокруг идёт путём,
хотя, по-моему, неверным.
Петух ведет себя павлином,
от индюка в нем дух и спесь,
он как орел с умом куриным,
но куры любят эту смесь.
Россия обретет былую стать,
которую по книгам мы любили,
когда в ней станут люди вырастать
такие же, как те, кого убили.
Окраины, провинции души,
где мерзость наша, низость и потёмки, -
годами ждут момента. А потомки
потом гадают, как возник фашизм.
На любое идейное знамя,
даже жгучим соблазном томим,
я смотрю подозрительно, зная,
сколько мрази ютится под ним.